Уважаемый Юрий Михайлович!

В нашем огромном, прекрасном и сумасшедшем городе у каждого свои средства релаксации. Помимо общеизвестных, вроде «брынцаловки», отдающей аптекой, или белого мартини с двумя кубиками льда и лимонной цедрой, отдающего снобизмом, есть у меня один, свой собственный, самый надежный способ временного примирения с жизнью.

С утра или на ночь глядя, натощак или после еды — неважно — я подхожу к окну своей маленькой кухни и смотрю на Патриаршие пруды.

Помогает.

Помогало двадцать лет назад, спасает и сегодня. Хоронились генсеки и появлялись новые, разгонялись демонстрации, рушились финансовые пирамиды, болтались танки по Садовому кольцу — но, тем не менее, даже в наше бурное последнее десятилетие, к моему глубокому изумлению, каждое лето неизменно устанавливали посреди Патриаршего пруда корявую будку, и затем появлялась пара лебедей, а каждую зиму заливали каток. Каток, как положено, — с музыкой и огнями, быть может, самый известный и любимый московский каток.

И потому, казалось, еще не все потеряно.

Потом однажды исчезли лебеди. Газеты мельком сообщили, что какие-то подонки шею лебедю свернули. И вот уже несколько лет лебедей на Патриаршие пруды больше не выпускают: опасно.

Опасно стало жить в нашем великом городе, который так хорош и сейчас, в новогодних праздничных огнях, мишуре и канители, и на исходе лета, умытый и прибранный ко дню рождения. Но не может быть на Москве настоящего праздника, Юрий Михайлович, пока по Патрикам не сможет птица безопасно плыть. Причем не только та, у которой квадратная челюсть и личная охрана.

Каток, однако, держался до последнего.

Катание на Патриарших прудах, между прочим, впервые устроило где-то еще посреди позапрошлого века некое Гимназическое общество. Чуть позднее сюда Лев Толстой своих дочерей приводил на коньках покататься, а сам у изгороди стоял. Чехов, кстати, тоже наведывался. И сестры Цветаевы, жившие неподалеку, в Трехпрудном, любили жизнь катка — страстно, в полном соответствии с фирменным цветаевским темпераментом. Прямо тут, на катке, бурно влюблялись, ревновали, страдали. «Я и не знала, летя одна по с детства родным Патриаршим, — что так буду лететь вдвоем» — это из младшей, Анастасии.

Начальники советские — и те беспартийный каток не отменили. Некоторые, не к ночи помянутые, даже посещали: «Зимой на Патриарших был один из лучших в Москве катков... Берия, живший в особняке неподалеку, нет-нет да и приходил на наши хоккейные игры» — это из воспоминаний легендарного Николая Старостина. Впрочем, знаменитый московский каток равно уважали как настоящие чекисты, так и будущие диссиденты. «Каток на Патриарших прудах! Как часто и с какой благодарностью и нежностью я вспоминаю тебя» — это уже из Александра Галича.

Все окрестные мальчишки надевают коньки дома и топают на каток с клюшками. Однажды сын пришел весь в фиолетовых пятнах — киношники лед покрасили, им так снимать было красивее.

Помню, как приходила на каток всей округе известная несгибаемая московская старушка. Надевала антикварные коньки, затейливо загнутые спереди, доставшиеся ей, как она утверждала, от ее бабушки, — и каталась по кругу под руку с кем-нибудь из смущенных отроков, другую руку с муфточкой при этом кокетливо отставив. Помню и зиму, когда она уже больше не пришла.

И вот теперь катка практически нет. Впервые. Не заливают по ночам лед из длинного черного шланга. Не бегает по кругу, расчищая снег, допотопный трактор, который в какую-то из упомянутых зим выскочил на лед даже слишком рано и —провалился. Потом тягачом вытаскивали.

В отсутствие трактора и шланга со снегом борются юные жители Патриарших прудов, лопатами отвоевывая себе клочки. Грустное, надо признать, зрелище. А кто постарше, уезжают кататься кто в Парк культуры, кто в Лужники.

И у меня свои проблемы. Я к окну реже стал подходить. Психотерапия не срабатывает.

Пруды огородили забором, строители поставили теплушки. Реконструкция. Признаюсь, оторопь москвичей перед всяческими энергичными мерами и меня не минует. Отчего-то сразу представилось, как зальют наши Патрики бронзой или же замостят мрамором, установят посередине стометрового матерого человечища на бронзовых коньках. Название само просится: «Лев Толстой катается по зеркалу русской революции».

Однако панические слухи о том, что под Патриками будут паркинг, шопинг и прочий фитнес, не подтвердились. Префект Центрального округа заверил в том меня, а я — соседей. Обещают только пруд почистить, укрепить бортики, поменять скамейки и ограду. Хочется верить. Хотя несколько лет назад тут неподалеку стали рыть котлован, поставили забор с табличкой: «Ведутся археологические работы». В результате этих «археологических» работ вырос на Малой Бронной новый коммерческий дом...

Да и зачем менять недавно установленную ограду вокруг пруда? Не Кваренги, конечно, но вполне приемлемая ограда. Да и цела пока еще.

..На сей раз, впрочем, не Льва Толстого решили увековечить — Булгакова. Помимо самого Михаила Афанасьевича, сидящего на полусломанной скамейке, в грандиозный комплекс работы скульптора А. Рукавишникова входят многометровый примус и столь же многометровый Иешуа, идущий по подогретым водам. Рукавишников — известный профессионал, к тому же он выиграл конкурс, к нему вопросов нет. Легко и естественно вписался в московский пейзаж его Никулин на кромке Цветного бульвара. Отнюдь не грандиозный, соразмерный всем нам и старому московскому бульвару. Зачем же здесь, на уютном маленьком квадратике воды, такие немыслимые двусмысленные грандиозности, да еще с Богом и нечистой силой?

Уверяя, что на открытом воздухе композиция не будет столь грандиозной, скульптор отметил: «Воздух съест примус». Но удивительный наш русский язык сказал больше, чем хотел сказать ваятель. Кто кого съест? Воздух съест примус — где тут именительный падеж, а где винительный?

Едва ли примет, адаптирует, обживет Москва все эти простодушно-грандиозные официально-мемориальные затеи... А вот лебеди летом, каток зимой на Патриарших — это как раз и есть настоящий московский мемориальный комплекс. Но только тогда, когда он живет и дышит, кружит, влюбляется, гоняет в хоккей. Не натыкаясь при этом ни на нечистую силу, ни на само изваяние божье. Патриаршие, между прочим, были благоустроены в 1813 году как памятник победе в Отечественной войне 1812 года. Это памятник истории, культуры, экологии города. Уместен ли здесь задуманный грандиозный диснейленд, пусть и литературный?

А примус на Патриарших прудах, считайте, уже возведен. Грандиозный, наглый, прущий портиками и колоннадами, как опара из бадьи, самый дорогой на Москве дом — на углу Ермолаевского и Бронной. Инвесторы в рекламе именуют его «Патриархом», однако острые на язык москвичи с первого дня точно прозвали это сооружение «Примусом». Ну зачем нам еще один примус на Патриарших прудах?

Жители прудов, москвичи, деятели культуры выступают против многофигурной затеи увековечения героев Булгакова. Эта история уже умудрилась поссорить москвичей с любимым писателем, с его хрестоматийным романом, который, кстати, последние годы стабильно держит первое место по числу ссылок в выпускных сочинениях наших ребят. Теперь это число перекрыто количеством подписей под письмами протеста...

Юрий Михайлович, мы — дети Москвы, ее переулков, проходных дворов, заветных, заповедных ее уголков. Здесь, на Патриарших, где жили мои дед и бабушка, откуда отец ушел на фронт в июне 41-го и куда вернулся с победой в мае 45-го, где я вырастил сына, нет особых шедевров архитектуры, роскошных ансамблей. Удивительная, волшебная атмосфера этого крохотного заповедного уголка старой Москвы совсем в другом. И эту особую, хрупкую гармонию Патриарших легко разрушить, раздавить громадьем наших планов...

Прошу Вас, Юрий Михайлович, еще раз вернуться к вопросу о целесообразности сооружения многофигурного комплекса, посвященного М.А. Булгакову. Может, все-таки ограничиться бронзовым Михаилом Афанасьевичем на лавочке, соразмерном месту и времени, который легко впишется в тихую, уютную жизнь Патриков? Но только без примусов и иных нагромождений.

Депутат Московской городской Думы Е.А. Бунимович