XXVIII съезд КПСС углубил размежевание реформаторских и консервативных сил в партии. Нам удалось отстоять перестроечную линию, подтвердить взятый курс, в том числе на рыночные реформы. Был сделан и определенный шаг в дальнейшем разграничении функций партии и государства. В Политбюро не вошли глава правительства, руководители политических министерств и ведомств. Но одновременно произошла консолидация ортодоксов, получивших опору в руководстве Компартии России. Да и среди членов Политбюро, секретарей ЦК КПСС оказалось немало людей с традиционными партийно-консервативными взглядами.

Важнейшим событием, повлиявшим на политическую обстановку в стране, явились выборы в Верховный Совет России и других республик, состоявшиеся весной 1990 года. Избрание Ельцина Председателем Верховного Совета РФ, принятие Закона о суверенитете вызвали своеобразную цепную реакцию. Отныне ни один крупный вопрос не мог решаться вне контекста взаимоотношений Союза с республиками.

На первый план вновь выдвинулась экономическая реформа. Теперь борьба шла не между сторонниками и противниками вхождения в рынок - этот вопрос казался уже решенным. Открыто против рынка, пожалуй, не выступала ни одна заметная политическая сила. Страсти переместились в плоскость выбора путей и способов перехода к рыночным отношениям. И одной из самых драматичных страниц перестройки стала острейшая полемика вокруг выбора программы перехода к рынку между правительственной программой Рыжкова - Абалкина и программой Шаталина - Явлинского, получившей название "500 дней".

Об этом много наговорено и написано. Но, думаю, истина так и не прояснена. В основном суждения высказывались заинтересованными сторонами, имели субъективный, нередко тенденциозный характер.

Сторонники правительственной программы рассуждают так: будь она принята, страна вошла бы в рынок плавно, без потрясений и могла избежать нынешнего кризиса. А те, кто за программу Шаталина - Явлинского, считают, что, прими ее Горбачев, он получил бы мощную поддержку демократических сил и можно было бы одним мощным усилием "перескочить кризис", создать полноценный рынок.

И с той и с другой стороны мне предъявляется немало претензий:

отдал на заклание правительство Рыжкова, отступил от договоренностей с Ельциным, вначале поддержал, потом выбросил за борт программу "500 дней" и т.д. Правда, в 1994 году расстановка сил уже иная: роль радикалов играют Гайдар и его команда, Шаталин с Абалкиным предостерегают от крайностей монетаризма, Явлинский где-то между этими "новыми полюсами", а политика правительства напоминает гигантский слалом между программами партий, групп и реалиями экономики, находящейся в состоянии нарастающего паралича. Но при всех этих перекосах логика спора и доводы, приводимые сторонами, во многом повторяют баталии 1990-1991 годов. Последние представляют далеко не исторический интерес. Если бы только мы умели извлекать уроки из прошлого!

Что было до "500 дней"

История правительственной программы весны 1990 года восходит к Первому съезду народных депутатов СССР.

В принятом им постановлении "Об основных направлениях внутренней и внешней политики СССР" ставилась задача прийти к новой модели экономики, включая радикальное обновление отношений собственности, становление полнокровного социалистического рынка, избавление государства от функций непосредственного вмешательства в оперативное управление хозяйственными единицами. Тогда же было решено создать Государственную комиссию по экономической реформе, и Рыжков предложил назначить ее председателем академика Л.И. Абалкина. Директор Института экономики Академии наук давно слыл "рыночником" и имел в связи с этим немало неприятностей в брежневские времена. Я одобрил этот выбор, поскольку уже неплохо знал Леонида Ивановича, ценил в нем и высокий профессионализм, и в не меньшей мере твердость характера. Признаюсь, своим резким выступлением на Первом съезде он вызвал у меня раздражение. Но очень скоро я понял, что академик правильно оценивает ситуацию.

Был в пользу его назначения и другой веский мотив. Уже первый этап работы над программой экономических преобразований (я имею в виду июньский Пленум ЦК 1987 года) убедил в том, что здесь не обойтись без тесного альянса власти и науки. Академия ведь и раньше привлекалась к разработке всевозможных программ. В институтах сочинялись записки, в ЦК представлялись проекты, сами ученые вместе с аппаратчиками месяцами готовили на загородных дачах доклады для начальства. Но в "святая святых" номенклатуры, в кабинеты вершителей судеб интеллектуалам "въезд" был заказан - ну, может быть, за исключением одиночек.

Теперь же мы собрались "онаучить" управление. Рыжков не раз с гордостью говорил, что в его правительстве три или четыре академика и члена-корреспондента, несколько десятков докторов наук, а кандидатов - чуть ли не каждый второй. Могут иронизировать, что наука не спасла то правительство, но едва ли возможно оспорить сам замысел - привлечь к управлению наряду с опытными практиками одаренных теоретиков. Так вот Абалкин, ставший заместителем премьер-министра, в некотором роде олицетворял упомянутый альянс.

Параллельно с программным обеспечением готовились план и бюджет на 1990 год. Надо было срочно остановить нарастание несоответствия между денежными доходами населения и их товарным покрытием. По предложению Абалкина, с 1 октября 1989 года на срок в 15 месяцев был введен прогрессивный налог на прирост фонда заработной платы, превышающий 3 процента. Так что ученые мужи в правительстве занимались и крупными практическими проблемами. Но основной заботой комиссии стала программа реформы. Было предложено к рассмотрению три варианта.

Первый, так называемый эволюционный, предусматривал постепенное преобразование нынешних форм ведения хозяйства, умеренные структурные сдвиги. Преимущество отдавалось административным методам. Не покушались, по крайней мере, в обозримом будущем, на реформу ценообразования.

Второй вариант, радикальный, включал одновременное снятие всех ограничений для рыночных механизмов, полный отказ от контроля за ценами и доходами, массовый переход к новым формам собственности. По сути дела, это тот самый вариант, который с начала 1992 года начала осуществлять команда Гайдара под лозунгом "шоковой терапии". Так вот, еще тогда было описано, что в наших условиях он сулит разлад денежного обращения и галопирующую инфляцию, резкий спад производства, массовую безработицу, значительное снижение жизненного уровня населения и его расслоение, усиление социальной напряженности. Картинка, хорошо узнаваемая сегодня.

Наконец, радикально-умеренный вариант, предполагающий комплекс предварительных мер для создания стартовых условий перехода к новому механизму; развитие рыночных отношений, но при сохранении регулирующей роли государства, контроля за ценами, доходами, инфляцией; сильная социальная поддержка, особенно малообеспеченных слоев населения.

Комиссия Абалкина предлагала сделать выбор в пользу третьего варианта. В середине ноября в Колонном зале Дома Союзов собралась конференция с участием ведущих ученых: экономистов и руководителей экономических ведомств, членов Политбюро и правительства. Были и мы с Рыжковым. С докладом выступил Абалкин. Несмотря на существенные замечания, изложенная им программа была встречена в целом с одобрением и после доработки нашла отражение в докладе Рыжкова на Втором съезде народных депутатов.

В острой и горячей полемике проходило обсуждение и принятие постановления по докладу премьера. Ельцин, Попов и другие "межрегионалы", как их тогда называли, выступили против доклада. Такую же позицию занял академик Арбатов. Депутат Фильшин потребовал "использовать наше право на недоверие правительству, а оно может использовать свое право на отставку". Предлагалось также принять доклад Рыжкова к сведению, не определяя к нему отношения. В конце концов Съезд выразил поддержку программе правительства: 1532 голоса - за, 419 - против, 44 - воздержались.

Программа экономической реформы предполагала осуществить в течение 1990 года серьезные меры в интересах насыщения потребительского рынка, без чего невозможно было двигаться дальше. А это, в свою очередь, обязывало установить более действенный контроль за движением товарной массы и денежных доходов населения. Госплан основную ставку делал на рост рыночных ресурсов товаров и услуг, а задача "связать" излишнюю денежную массу и вывести ее из оборота оказалась отодвинутой на задний план.

Что касается самой экономической реформы, бросалось в глаза одно очень существенное обстоятельство. Ни в письменном докладе, ни в устном выступлении Рыжкова не были проанализированы итоги предшествующего ее этапа, не упоминались принципиальные решения, принятые в 1987 году. По чьей вине они остались, по сути дела, на бумаге? Если оказались недостаточными и тем более ошибочными - надо было сказать, в чем именно, извлечь уроки. Если по каким-то другим причинам - сказать о них. А тут просто сделали вид, будто все начинается с нуля.

Для Абалкина это было более-менее объяснимо. Он только теперь стал у кормила экономической реформы, хотя истины ради надо отметить, что в качестве ученого принимал самое активное участие в разработке программы 1987 года. А вот для правительства... Возникла фигура умолчания, которая красноречивее чего-либо говорила о неудаче преобразований, намеченных в 1987 году, ответственности за это ЦК и Совмина.

А где гарантия, что такая ситуация не повторится? Думаю, эта мысль мелькала у каждого и порождала недоверие правительству Рыжкова. Вижу и свою вину в том, что эти вопросы не были обнажены и, как говорят, поставлены ребром.

Во многих отношениях концепция реформы, выдвинутая в 1990 году, не предусматривала продвижения по сравнению с наметками 1987 года. А в некоторых случаях было даже отступление. Например, сохранялся, хотя и с оговорками, госзаказ. Реформа цен и ценообразования подменялась разработкой и введением оптовых и закупочных цен с начала 1991 года, о розничных ценах умалчивалось. Вместо перехода от централизованного распределения к оптовой торговле ресурсами намечалось увеличивать долю продукции, реализуемой предприятиями сверх государственного заказа по свободным или регулируемым ценам.

Словом, у Травкина были основания заявить на съезде, что "радикальная экономическая реформа, на которую нацеливал страну Первый съезд, теряет свою радикальность, теряет скорость. Реформа снова начинает походить на неспешную штопку прорех в экономике. Даже два месяца назад, - добавил он, - правительство предлагало нам программу более конкретную, более революционных и последовательных действий".

Поддержав программу. Второй съезд фактически проголосовал за доверие правительству, но окончательного решения не принял, поручив ее доработать и "о результатах доложить Верховному Совету". Тем самым мы опять теряли время. В конце 1989 - начале 1990 года экономический кризис в стране начал вступать в свою острую фазу. Уже в декабре произошло абсолютное снижение промышленного производства, ускорился развал потребительского рынка, стал быстро обесцениваться рубль. Стало ясно, что экономика стоит перед серьезными потрясениями.

В конце января 1990 года я разослал членам Политбюро записку отдела экономической политики ЦК, предложив обсудить вопрос о мерах оздоровления финансов и потребительского рынка. Часовой доклад Рыжкова оказался расплывчатым, не давал четкого и ясного ответа на возникшие проблемы. Премьер не скрывал своего недовольства запиской, остро критиковал газеты, телевидение и радио.

Выступивший вслед за ним Слюньков с тревогой говорил о том, что творится в финансово-денежном хозяйстве и на рынке. Его поддержал Медведев, подчеркнув, что обстановка требует экстраординарных мер. Нужна не частичная, а полная реформа ценообразования, причем безотлагательная: в середине 1990 года провести реформу оптовых и закупочных цен, в начале 1991 года - розничных.

Медведев и Яковлев выступили против огульных обвинений в адрес средств массовой информации. Мотив "пробуксовки" в деятельности правительства звучал у Шеварднадзе, у Крючкова и Лигачева.

Помню свое заключение:

- Несмотря на быстро ухудшающуюся ситуацию, правительство действует неэффективно. Отекают ноги от топтания на месте. Народ перестает нас понимать, верить в нашу способность справиться с нынешними проблемами.

Решающее значение приобретает фактор времени: запаса его у нас уже нет. Так вести дело нельзя. Это касается всех, не только правительства. Если будем действовать как в 1988-1989 годах - мы обречены, народ нас уберет. На первый план выйдут другие силы, с другой политикой.

Нужна комплексная экономическая реформа, а не разрозненные мероприятия. Покончить с хозяйственным безвластием. В переходный период не обойтись без мер административного характера там, где они необходимы. Но как бы не переусердствовать. Ведь самое простое в этой ситуации - нажать, прижать, запретить. В этом мы большие мастаки. Хозяйственное безвластие надо одолевать прежде всего на базе экономических методов, развития рыночных форм. И действовать, действовать!..

Как реагировало правительство на быстроухудшающуюся ситуацию и столь острое обсуждение проблем рынка на Политбюро? Там продолжалось противоборство между двумя основными тенденциями, можно сказать, крыльями - традиционно-технократическим и экономическим, тяготеющим к рыночным реформам. Перетягивание каната не могло продолжаться бесконечно. Нужно было делать выбор, приставать к какому-то берегу: возвращаться к прежней централистской системе или решительней идти к новым, рыночным механизмам. Собственно, и выбора-то уже не было, хотя бы потому, что вернуть прошлое никто был не в состоянии.

В первую очередь это поняли тот же Абалкин и Маслюков - технократ, вышедший из "недр" ВПК, человек мыслящий и решительный. Мне стало известно, что во второй половине февраля в записке, направленной Рыжкову, они предложили осуществить крутой поворот к рыночной экономике, приблизить сроки осуществления практических шагов на пути к рынку. Рукоплесканий не последовало, но иного выхода не было. В марте было принято решение о разработке "перехода к планово-рыночной экономике", хотя это надо было сделать еще осенью 1989 года.

Почему же не были употреблены рычаги влияния, которыми мы в то время располагали, чтобы завершить дискуссию в Верховном Совете, принять документ, на основе которого можно было действовать, как того требовала обстановка? Это не простой для меня, да я думаю, и для других вопрос, но я не хочу отделаться упрощенными объяснениями.

Думаю, главную роль сыграли сохранявшиеся тогда колебания, неуверенность в том, что ожидаемое от парламента решение позволит быстро оздоровить экономическую ситуацию. Представьте: чуть ли не ежедневно к тебе прорываются на прием руководители различных сфер производства и культуры с предостережениями против поспешных шагов. Пресса полна аллармистскими комментариями и прогнозами. Рабочие периодическими стачками дают понять, что не потерпят покушения на свой и без того невысокий жизненный уровень. Радикалы точат зубы, предрекая провал "горбачевской реформы". А само правительство пассивно ждет завершения нескончаемых дискуссий в парламентских комитетах, похоже, радо затянуть "паузу", чтобы не ввязываться в рискованное предприятие.

Дважды вопросы перехода к рыночной экономике обсуждались на совместном заседании Президентского совета и Совета Федерации (14 апреля, 22 мая). Академики и директора институтов начали высказываться против недооценки роли централизованного руководства. И эти "отпетые рыночники" испытали на себе давление общественной атмосферы, а она в тот момент оказалась насыщенной страхом перед неведомым чудовищем - свободным рынком. Самые отчаянные сторонники рынка не удержались от того, чтобы создать себе на всякий случай алиби. Если провалится и начнут искать виновных, можно будет оправдаться: "А я говорил!.."

Острые баталии в правительстве вновь развернулись вокруг прежде всего пересмотра розничных цен. До сих пор затрудняюсь объяснить, почему Рыжков более чем за полгода до повышения цен решил объявить об этом по телевидению. Очевидно - сдали нервы. Для опытного политика и руководителя это был серьезный просчет, породивший большие трудности в принятии рыночной программы и ее реализации. Прилавки магазинов были полностью опустошены. Волна недовольства прокатилась по стране, и с огромным трудом удалось немного успокоить общественное мнение.

Наконец в мае состоялось обсуждение доклада Рыжкова об экономическом положении страны и концепции перехода к регулируемой рыночной экономике. Этот марафон продолжался несколько недель. Но Верховный Совет снова, в который уже раз, отложил принятие окончательного решения и предложил представить программу к 1 сентября 1990 года, рекомендовав Верховным Советам союзных и автономных республик, местным Советам обсудить концепцию на своих сессиях.

Борьба вокруг перехода к рынку ожесточилась.

"Явление Явлинского народу..."

Трудности рождения рыночной программы обуславливались не только чрезвычайной сложностью самой проблемы, но и растущим отторжением правительства со стороны демократической оппозиции и части общественности. Любой его шаг принимался в штыки, подвергался нападкам и издевкам прессы. А тут появился новый фактор - суверенизация республик, без учета которой нечего было надеяться на успешное продвижение экономических преобразований. Да к тому же новое российское руководство старалось перехватить инициативу в гонке к рынку. Начался лихорадочный поиск новых идей и людей, которые могли удовлетворить его "заказ". На этой почве состоялось "явление Явлинского народу".

С чьей стороны исходила инициатива, кто кого нашел - мне трудно судить. Мало кому известный молодой экономист был привлечен Абалкиным в аппарат комиссии по экономической реформе Совмина Союза, принимал участие в работе над правительственной программой перехода к рынку. Явлинский давал для комиссии свои собственные разработки, отличавшиеся большим радикализмом, акцентом на монетаристские методы. Что-то из них принималось комиссией, что-то отвергалось, главным образом из-за недостаточной реалистичности. Однако это не воспринималось как особая позиция, не выходило за рамки рабочих дискуссий.

Но вот Явлинский получает от Силаева приглашение войти в российское правительство в качестве заместителя премьера по вопросам экономической реформы. Тогда этот вопрос до меня не доходил, да и вообще я его просто не знал. Позднее мне рассказали, что Явлинский советовался с Абалкиным и Рыжковым, получил их согласие. Рассчитывали, что такая "личная уния" экономистов увеличит шанс на сотрудничество между союзным и российским правительством. Не тут-то было. Явлинский предложил российскому руководству свою программу. Она отличалась от предложенной союзным правительством, вдобавок эти отличия искусственно акцентировались, чтобы подчеркнуть превосходство российского подхода, его размах.

В новых условиях без активного участия правительства России и других республик уже невозможно было осуществлять какие-то крупные общественные преобразования. В то же время их нельзя было осуществить и в рамках какой-то одной республики, даже Российской Федерации. Основные нити управления единым экономическим пространством находились все еще в руках центра. Понимая это, в "Белом доме" хотели "подтолкнуть" Союз к ускорению реформ. Выигрыш просматривался во всех случаях. Поддадутся - будет продемонстрирована инициативность и решительность российских властей; станут препятствовать - обнаружится несостоятельность центра.

По прошествии некоторого времени Явлинский попросился ко мне на прием. Не знаю, по поручению Ельцина или по своей инициативе. Скорее первое. Я внимательно выслушал его рассуждения, они мне импонировали, в особенности признание необходимости единого подхода к проведению реформы в рамках Союза.

Дело выглядело так. С одной стороны, правительственная программа перехода должна быть представлена в Верховный Совет Союза к началу сентября. С другой - развернута широкомасштабная работа по линии Российской Федерации. Возникала опасность конфронтации между центром и Россией. Неясна была позиция других республик. Нельзя было исключать, что они поддержат российскую программу по политическим соображениям.

Тогда и родилась идея объединить усилия в разработке рыночной программы. Вскоре появился документ за подписью Горбачева, Ельцина, Рыжкова и Силаева, согласно которому создавалась рабочая группа, в которую вошли Шаталин, Петраков, Абалкин, Явлинский, другие экономисты, а также полномочные представители правительств союзных республик. Концепцию совместной программы поручалось подготовить не позднее 1 сентября.

Подписали документ 27 июля. Первоначально Ельцин предлагал подписать его вдвоем. Подпись Силаева для него не имела значения, а вот то, что подписывает Рыжков, было трудноприемлемым. Заупрямился и Рыжков, но в конце концов уступил, объясняя "нежеланием мешать наметившемуся налаживанию сотрудничества между Горбачевым и Ельциным".

В списке рабочей группы, которой было поручено составление совместной программы, первой стояла фамилия академика Шаталина. По сложившейся традиции это означало, что он является и руководителем группы.

Где-то в конце 1988-го - начале 1989 года академик стал моим неформальным советником по экономическим, и не только экономическим, вопросам. К зарождению концепции Явлинского Шаталин не имел прямого отношения. Он был подключен к этой работе, что называется, на ходу. С большим рвением отнесся к новому поручению, и с этой точки зрения вполне обосновано, что "500 дней" стали называть программой Шаталина - Явлинского. С ней Станислав Сергеевич накрепко связал свой имидж ученого-экономиста и общественного деятеля, а ее непринятие в предложенном виде воспринял чуть ли не как личную трагедию.

Чем это объяснить? Вопрос не простой, тем более что смысл программы "500 дней", по моим наблюдениям и по свидетельству коллег Шаталина, не вытекал органично из тех взглядов, которых придерживался академик. Он не был приверженцем монетаристских концепций, должен был понимать, что не может быть эффективной экономика, основанная на безбрежной стихии рынка, без определенных функций государственного управления, без экономического союза республик, без союзных политических, государственных структур.

Шаталин, я уверен, был сторонником обновления Союза, но не его развала. Остается одно. Видимо, почувствовал, что наступил его "звездный час". Ведь принятие программы Шаталина - Явлинского и отторжение программы Рыжкова - Абалкина должно было иметь своим логическим следствием и выбор того, кому будет поручено осуществление программ. Отсюда и неприязнь к Рыжкову как руководителю правительства, и расхождения с Абалкиным - коллегой по Академии наук, который по государственной линии курировал рыночные реформы и руководил правительственной комиссией по этим вопросам. Не случайно Станислав Сергеевич не раз, то в шутку, то всерьез, говорил, что готов принять на себя роль камикадзе и взяться за осуществление своей программы, если она будет принята.

Я уехал в отпуск, связь с рабочей группой поддерживал через своего помощника Петракова. Из Москвы стали поступать противоречивые и все более тревожные сигналы. Группа работала напряженно, состоялись встречи с представителями республиканских правительств, а вот с союзным Совмином никакого сотрудничества не получалось. Нарастало взаимное неприятие.

По моей просьбе состоялась встреча рабочей группы с Рыжковым и Абалкиным с участием Силаева. Но разговор получился жесткий, по сути дела, непримиримый. Совместная работа над программой фактически так и не была начата. Группа Шаталина-Явлинского продолжала работать сама по себе, отдельно от союзного правительства. А правительство Рыжкова - Абалкина трудилось над собственной программой перехода к рынку в соответствии с поручением Верховного Совета.

Полемика между ними выплеснулась в широкую печать. В ряде газет началась настоящая травля союзного правительства и его руководителя. Обстановка накалялась, и я принял решение вернуться в Москву до окончания отпуска. 30-31 августа созвал совместное заседание Президентского совета и Совета Федерации, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. В зал заседаний палат Верховного Совета были приглашены руководители экономических ведомств, ученые, народные депутаты Союза и Российской Федерации - всего около 200 человек.

Руководители республик, как и следовало ожидать, высказали свое предпочтение программе Шаталина - Явлинского, подчеркивая, что без учета роли республик разговоры об экономической реформе могут остаться разговорами. В этом отношении они были правы. Но никто из них не выступил прямо против правительства Рыжкова с требованиями его отставки.

Ельцин, сославшись на результаты нашей с ним пятичасовой беседы, сказал, что "мы идем вместе, проводим общую политику твердо и окончательно, конфронтация недопустима". По его мнению, хаос в стране нарастает не из-за принятия деклараций о суверенитете республик, а как отражение общего кризиса прежней системы управления. Он признал, что руководство Российской Федерации после предпринятой попытки создать собственную российскую программу перехода к рынку убедилось, что реализовать ее в рамках одной республики невозможно.

- Для этого надо развалить Союз, - добавил он. - Мы отказались от нее и предложили президенту страны использовать свои наработки для общесоюзной программы, что и было предметом деятельности согласительной комиссии Шаталина - Явлинского. - Ельцин выразил уверенность, что Верховный Совет России одобрит эту программу, предусматривающую заключение экономического союза между республиками, определит и свое отношение к союзному правительству. Но реализовывать совместную программу, по мнению российского лидера, должен был специальный комитет при президенте, а не правительство Союза.

В этом выступлении было ясно дано понять, что российское руководство не находит правительству Рыжкова места в дальнейшей работе по реализации экономических программ. Об этом же говорил Силаев.

Снова вспыхнула дискуссия о союзном правительстве. Хасбулатов в присущей ему грубой, прямолинейной форме высказался за его отставку. Ему возразили представители других республик. Взволнованный Рыжков заявил, что вопрос в конечном счете не в правительстве, а в борьбе некоторых республиканских лидеров против центра, что было, в общем, близко к истине. Обращаясь ко мне, он заявил:

- Сами беритесь за функции правительства, но следующий удар будет против вас.

Несмотря на то что преобладающее мнение было в пользу программы Шаталина - Явлинского, в ряде выступлений высказывались и критические замечания, нащупавшие в ней слабые точки и изъяны. Член Президентского совета академик Ю.А.Осипьян заметил, что в программе отсутствует такой обязательный признак любого государства, будь то унитарного или федеративного, как наличие федерального налога.

В выступлении Медведева, при общей положительной оценке, высказывалось несогласие с тем, что в программе говорится об экономическом союзе, но обходится вопрос о политическом союзе республик.

- Кто должен практически осуществлять программу оздоровления экономики и перехода к рынку на союзном уровне? - спросил оратор. - Ответ ясен: конечно же, правительство. Если оно будет отстранено от этой функции, ему вообще делать нечего. Такое правительство просто не нужно. И никакой комитет его заменить не может.

Я учитывал перелом, который произошел весной 1990 года в настроениях Рыжкова и особенно Маслюкова в пользу рынка, надеялся, что правительство способно осуществить реформу. А главное - отставка правительства втянула бы нас в новый тяжелый тур политической борьбы. Это была твердая позиция, несмотря на то что иной точки зрения придерживались весьма авторитетные люди из моего ближайшего окружения.

Совместное заседание Президентского совета и Совета Федерации не приняло формальных решений, ибо не располагало даже полным текстом обеих программ. Это был обмен мнениями, закончившийся констатацией: надо продолжить работу над программами и попытаться найти пути их сближения до официального внесения того и другого в Верховные Советы Союза и Российской Федерации.

К сожалению, договоренность об отсрочке внесения программ на Верховные Советы Союза и Российской Федерации оказалась нарушенной. 3 сентября программа "500 дней" была роздана, и депутаты России начали ее обсуждение. Это была попытка оказать давление на центр, противодействовать выработке общей программы, поставить нас перед свершившимся фактом.

Буквально на следующий же день, несмотря на сильную занятость (в этот день состоялось открытие съезда Компартии РСФСР, событие для политической жизни страны немаловажное), я провел детальное обсуждение и сопоставление двух программ, на которое были приглашены их авторы, руководители правительств республик, ученые. Но это уже был не широкий политический форум, а именно деловое, сравнительно узкое совещание. "500 дней" представил и прокомментировал Явлинский. Сделал он это довольно толково. Ему оппонировал Абалкин.

Авторы программ и на этот раз пустились вскачь: всячески выпячивали принципиальные, с их точки зрения, различия между документами, их "несовместимость". Представители же республик, склоняясь больше к поддержке программы "500 дней", все же считали возможным и необходимым сближение.

К этому времени в научных институтах и в моем аппарате был проведен детальный анализ двух программ, и у меня сложилось более полное о них представление. Оно не поколебало оценки программы "500 дней" как предпочтительной, но главный предмет разногласий и разночтений находился за пределами экономики, был заключен в выборе будущей модели нашего общества. Программа правительства исходила не только из экономического союза между республиками, но также из сохранения единого союзного государства с регулирующими функциями и того, что можно назвать основами социалистического строя.

Программа же Шаталина - Явлинского, признавая необходимость экономического союза республик, оставляла за скобками саму проблему сохранения их политического союза и была лишена четкого социального содержания. В ней не было даже упоминания о новом Союзном договоре.

Аргументировалось это авторами тем, что в ней политические вопросы вообще якобы не затрагиваются. Но тут-то и была "маленькая" хитрость. Непредвзятый анализ показывал, что программа фактически исходит из перспективы прекращения существования Союза как единого государства. Да вот только один пример - в программе предусматривалось введение одноканальной налоговой системы, при которой все налоги поступают в распоряжение республик, а затем по устанавливаемой ими квоте делаются отчисления в союзный бюджет. Без федеральных налогов немыслимо существование федерального государства.

Фактически программа "500 дней" как бы предопределяла принципиальные решения, которые были предметом переговоров по новому Союзному договору. Принятие ее с такой посылкой могло дать сильнейший толчок деструктивным, дезинтеграционным процессам, прежде всего в политической сфере. А это, в свою очередь, не могло не отразиться на экономике.

Именно политические проблемы оказались камнем преткновения при определении возможности совмещения программ. Что же касается социально-экономического содержания, непреодолимых препятствий не было. Набор проблем, связанных с переходом к рынку, в основном тот же. Только подходы предлагались различные: крутые и решительные в программе "500 дней", взвешенные, плавные - в правительственной.

Что касается ценообразования, то Рыжков и Абалкин предлагали приступить к поэтапной либерализации цен после того, как будет осуществлена разовая ценовая реформа, то есть установлен более обоснованный уровень оптовых, закупочных, розничных цен и тарифов. Шаталин же и Явлинский предусматривали с начала 1991 года, после некоторых стабилизационных мероприятий, приступать к высвобождению цен.

Короче, несмотря на ехидное замечание Ельцина ("Горбачев хочет поженить ежа и ужа"), возможности для согласования были. К тому же вскоре обнаружилось, что российское руководство, столь ревностно отстаивавшее на словах принципы программы "500 дней", на практике отнюдь не склонно было в тот момент им следовать. Так правительством России были с 1 октября резко повышены закупочные цены на мясо (выше, чем предусматривалось с 1 января 1991 года реформой цен). Не хочу сказать, что это была неправильная, необоснованная акция. Нет, в создавшейся ситуации она была необходимой.

Дело в том, что этому предшествовало резкое повышение закупочных цен на мясо правительствами республик Прибалтики, которое аргументировалось повышением цен на зерно и комбикорма. В результате поток скота из России и Белоруссии устремился на продажу в Прибалтику. Так что меры принимать было надо. Беда в том, что действовали сепаратно, порождая нечто вроде торговой войны, вместо того чтобы решать вопросы на согласованной основе на союзном уровне.

Кстати, повышение закупочных цен на мясо вызвало бурную реакцию у авторов программы "500 дней". Резкие заявления, вплоть до угрозы уйти в отставку, сделал Явлинский. Но дело, как говорят, было уже сделано. Назад такого решения не вернешь.

В чем-то сходная ситуация складывалась и с оптовыми ценами. Было уже известно, что новые цены будут вводиться с начала 1991 года, разосланы прейскуранты. Как вдруг Силаев объявляет о повышении цен на нефть (120 рублей за тонну против 25 рублей до этого и 70 рублей в новом прейскуранте), перечеркивая все договоренности.

Безусловно, программа "500 дней" привлекала своей свежестью, неординарностью постановки проблем перехода к рынку, более конкретной, предметной их проработкой. Но эти достоинства кое в чем перерастали в недостатки. На ней лежала, как выражались некоторые критики, печать экономического романтизма, а если говорить проще, она была недостаточно реалистичной. Проглядывало явное желание представить программу чуть ли не как расписание поездов с указанием, что и в какие сроки должно быть достигнуто с точностью до дней. Уже тогда вызывало сомнение, а сейчас это стало совершенно ясным, что пожелание достичь финансовой и денежной стабилизации народного хозяйства за 100 дней, как предполагалось в программе Шаталина и Явлинского, недостижимо.

С другой стороны, правительственная программа при всей традиционности, округлости, неопределенности формулировок и задач имела некоторые сильные стороны. Более обстоятельно и весомо была проработана программа мер по социальной защите населения при переходе к рынку.

В конце концов я пришел к убеждению, что ни одна из предложенных программ не может быть принята в том виде, в каком она представлена. Сторонники правительства, да и сам Николай Иванович с плохо скрываемой обидой стали намекать или даже прямо заявлять, что Горбачев не защитил свое правительство, чуть ли не предал его под давлением новоявленных демократов.

Одновременно стали раздаваться обвинения, что Горбачев под давлением консервативных сил в партии отошел от реформаторских позиций, его якобы вызвали на Политбюро, устроили там разнос и заставили отказаться от "500 дней". Все это домыслы. Повторю: мое решение было продиктовано стремлением иметь реалистическую программу перехода к рыночной экономике и не допустить той катастрофы, к которой привела страну "шоковая хирургия" Ельцина и Гайдара в 1992 - 1993 годах.

Попытка синтеза

На совещании 4 сентября я объявил мое решение: сесть двум группам вместе под "арбитражем" Аганбегяна и создать интеграционный документ.

Мне было известно, что работа над сведением двух программ шла туго, главным образом из-за нежелания Абалкина принимать в ней участие. Все же она была завершена и направлена в Верховный Совет Союза и российскому руководству. Надо сказать, в новом документе за основу была взята программа Шаталина - Явлинского, но при этом устранены те ее положения, которые предвосхищают будущее решение проблем в Союзном договоре, - снят тезис о верховенстве республиканского законодательства, предусмотрено создание собственной финансовой базы Союза в виде федерального налога и т.д.

Между тем 10 сентября открылась сессия Верховного Совета Союза, а на следующий день Рыжков выступил на ней с докладом о программе перехода к рынку. И он, и Лукьянов мотивировали это тем, что Верховный Совет России обсуждает программу "500 дней". Да, россияне нарушили договоренности, но зачем же на неверный шаг отвечать столь же неверным действием? Пришлось сделать перерыв в дискуссии.

17 сентября она возобновилась. Выступил Аганбегян: толково, со взвешенными оценками, но с сильным "креном" в пользу "500 дней". После него слово было предоставлено Шаталину и Абалкину, обсуждение носило в целом деловой характер, хотя и не обошлось без стычек. Наконец 24 сентября Верховный Совет принял постановление, в котором признал необходимым на базе внесенного президентом проекта, а также двух альтернативных документов и других предложений, высказанных в ходе обсуждения, подготовить единую программу стабилизации народного хозяйства и перехода к рыночной экономике.

Президенту СССР были предоставлены дополнительные полномочия для осуществления этих мер.

27 сентября и 1 октября мною были проведены два развернутых откровенных разговора в Ореховой комнате о том, как дорабатывать документ, "строить мост" в сложившейся политической ситуации. Участвовали Рыжков, Абалкин, Маслюков, Медведев, Примаков, Петраков, Павлов, Болдин, Ситарян, Щербаков. Шаталин появился накоротке 27 сентября, а 1 октября его уже не было - мне сообщили, уехал в Соединенные Штаты для лечения.

В свободной дискуссии все высказались за то, чтобы иметь более сжатый концептуальный документ. Рыжков сетовал на трудности с разработкой плана на 1991 год: Прибалтийские республики в центр ничего не дают. Не представил своих разработок Казахстан. Не занимается как следует планом Россия.

Откликаясь на мое приглашение, некоторые участники совещания высказались и по более широкому кругу общеполитических проблем. Лейтмотив - укрепление центральной власти в ее президентском варианте. Абалкин, например, выступил за то, чтобы реорганизовать правительство и Президентский совет на более широкой общественно-политической основе. Медведев и Павлов - за концентрацию всей исполнительной власти непосредственно в руках президента, хотя в данный момент и без правительства нельзя обойтись. Для меня эти высказывания были важными, поскольку я и сам в это время все больше задумывался над структурой президентской власти.

Первоначально работу над новым вариантом президентской программы перехода к рынку предполагалось поручить тем же: Шаталину, Абалкину, Петракову, Аганбегяну. Но, как я уже говорил, Шаталина в то время уже не было, да и вообще совместная работа из-за расхождений между академиками была практически невозможной. Надо было за это взяться вначале кому-то одному. Свои услуги предложил Абалкин, и я с этим согласился. Но представленный им вариант программы оказался слишком привязанным к правительственному. Тогда к работе были подключены Аганбегян и Петраков. Я и сам взялся за нее, отключившись на несколько дней буквально от всех дел. В итоге был подготовлен и точно в обусловленный срок (15 октября) направлен в Верховный Совет 60-страничный документ. Республикам надо было дать право решать, когда и какие конкретные меры осуществлять. А центр должен был обеспечить общую координацию в проведении реформ. Отсюда и название документа: "Основные направления стабилизации народного хозяйства и перехода к рыночной экономике".

Три недели шла напряженная работа над текстом "Основных направлений". Внешне могло показаться, что страсти вокруг рыночной программы поулеглись. Но это внешнее впечатление было обманчивым. На деле шло дальнейшее размежевание позиций.

8 и 9 октября Пленум ЦК обсудил положение в стране и задачи КПСС в связи с переводом экономики на рыночные отношения. На сей раз я ограничился кратким вступительным словом, чтобы никто не мог сказать, что Горбачев навязывает свою программу. Доклад с подробными выкладками сделал Ивашко. Выступления на Пленуме вначале были не такими крикливыми, как на предсъездовских пленумах. По-видимому, новые члены ЦК присматривались друг к другу. Но общая атмосфера была все же консервативной. Гидаспов назвал политически ошибочным переход к рынку до заключения Союзного договора. Полозков выступил против гонений на коммуниста - Председателя Совета Министров. Страсти поднакалились при обсуждении проекта постановления. Заранее подготовленный вариант был забракован, в конце концов приняли более или менее удовлетворительный вариант.

На решениях Пленума, всей его работе, конечно, не могло не сказаться то, что руки у консервативных сил в партии и ее руководстве были связаны решениями XXVIII съезда КПСС. К середине 1990 года в партийной массе и во всем народе уже сложилось понимание необходимости и неотвратимости рыночных реформ.

Дискуссия переместилась в плоскость темпов, форм, методов перехода к рынку. Ораторы не скупились на критику программы "500 дней". Приверженцы старого никак не могли примириться с изменением роли партии, ее права определять каждый конкретный шаг в политической и экономической жизни. Отсюда непонимание, нежелание понять, что ЦК и Политбюро не могут играть уже той роли, какую играли раньше. Не случаен лейтмотив ряда выступлений: почему ЦК рассматривает программу рыночных реформ после того, как она обсуждена на Верховном Совете, а не до этого? Навязчивое обвинение президента в том, что он якобы запаздывает в постановке основных проблем реформы в партийных инстанциях, что партия оттесняется от рассмотрения принципиальных вопросов и ставится перед лицом уже принятых решений.

В своем ответе я решительно отвел обвинения в свой адрес как необоснованные, поскольку политика перехода к рынку определена XXVIII съездом КПСС. Что же касается конкретных шагов и решений, входящих в компетенцию президента и правительства, они не могут определяться в партийных инстанциях. На этот счет, кстати, также есть партийные решения.

Вот с какими настроениями пришлось столкнуться на Пленуме ЦК. Они были свойственны и значительной части депутатов, тесно связанных с партийным аппаратом и тяготеющих к депутатской группе "Союз". Этим в значительной степени было предопределено развитие событий в рамках Верховного Совета в последующие месяцы. Исподволь выразителем подобных настроений стал (проявляя, правда, крайнюю осторожность!) Лукьянов. В кулуарах, а затем в открытую стали раздаваться голоса, что президент перестал считаться с верховным представительным органом, предпочитает вершить государственные дела, опираясь на свой аппарат, Президентский совет и Совет Федерации, на прямой контакт с Ельциным.

Чувствовал я, что все больше мечется Рыжков. С одной стороны, он испытывал удовлетворение тем, что прекращается мелочное вмешательство в деятельность правительства со стороны ЦК, за что он ратовал, став Председателем Совмина. А с другой стороны, похоже, ничего не имел против критики президента за то, что тот "не считается" с Политбюро. Тем более выпады против президента и его "команды" со стороны партийных руководителей сочетались с защитой правительства от наступления рыночников и радикальных демократов. Ни Рыжков, ни Лукьянов на Пленуме не выступали. Но интуиция подсказывала, что если они и не солидарны с партийными консерваторами, то кое в чем им сочувствуют. Тогда я воспринимал это как допустимые нюансы в позициях своих коллег. Дальнейший ход событий подтвердил впечатление о начавшейся "состыковке" Рыжкова и Лукьянова.

Многое приходилось обдумывать в осенние дни 1990 года. В становлении президентской власти был сделан лишь первый шаг, ее возможности отправлять высшие исполнительно-распорядительные функции были во многом иллюзорны. Проблему могло решить создание мощного, сравнимого с правительственным, аппарата управления, но это породило бы еще большую неразбериху в высшем эшелоне государственной власти. Что касается Президентского совета, то он не мог быть эффективным инструментом управления и к тому же "обстреливался" в средствах массовой информации как "новое Политбюро". Я уж не говорю о том, что президент был лишен соответствующей структуры власти на местах.

Становилось делом первостепенного значения образование целостной системы распорядительно-исполнительной власти. Я поручил юристам представить предложения на сей счет. Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Сочинить записку, выстроить на бумаге конструкцию власти "по вертикали" было не так уж сложно. А вот обсудить этот проект, получить согласие Верховного Совета и республик, принять закон, провести выборы, осуществить кадровые назначения - все это было куда как сложно. Речь шла об одном из крупных фрагментов политической реформы, который требовал не менее двух-трех лет. Приступать к нему с кондачка, наскоком значило и дров наломать, и людей насмешить.

Надо учесть, что задача выстроить "президентскую вертикаль" безмерно усложнялась суверенизацией республик, которые ревниво оберегали обретенную самостоятельность и не хотели делиться с центром своими прерогативами. Словом, долгие переговоры были неизбежны, а время поджимало. Оставлять власть в беззубом состоянии граничило с безответственностью. Единственным выходом было просить у законодателей на время дополнительные полномочия.

Между тем в Верховном Совете России продолжала нагнетаться обстановка. Произносились ультимативные речи в пользу программы "500 дней", вплоть до призывов к проведению забастовки, если она не будет принята Союзом. 16 октября в конце дня взял слово Ельцин. Выдержанное в резком, конфронтационном духе выступление его содержало голословные обвинения центра в жесткой линии по отношению к республикам, стремлении ограничить суверенитет Российской Федерации, сорвать переход к рыночным отношениям, сохранить господство административно-командной системы. Оратор не остановился даже перед нелепыми обвинениями в саботаже (правда, было не очень ясно, кому они адресованы) и предъявил нечто вроде ультиматума: либо принимаются его требования, либо - дележ власти, собственности, вооруженных сил. Прозвучали плохо прикрытые призывы к выходу людей на улицы.

В тот же день в "Московских новостях" появилось интервью Гавриила Попова, в котором приоткрывалась внутренняя кухня принятия решений ДемРоссией. Говорилось о жестких шагах, которые предпримет Председатель Верховного Совета РСФСР, если "500 дней" не будут приняты. Председатель Моссовета грозил и собственной отставкой. Таким образом, скоординированно палили по Кремлю из всех "орудий".

На следующий день я собрал Президентский совет. Крючков, Лукьянов, Ревенко выступили за "должный отпор". Шеварднадзе и Медведев заняли более гибкую позицию: ответить на выпады, но не вступать в лобовое противоборство.

Вначале возникла мысль - выступить мне с интервью по рыночной программе, включив ответ Ельцину. После размышлений решено было проявить выдержку и высказаться 19 октября при представлении "Основных направлений" перехода к рыночной экономике Верховному Совету.

Надо сказать, выступление Ельцина имело довольно неожиданный эффект, прямо противоположный тому, на который было рассчитано. Никаких уличных акций и забастовок не последовало. Решительный тон и грозный внешний вид оратора вызвали недоумение: почему вокруг такого вопроса нагнетаются страсти? Эта эскапада, судя по всему, не получила единодушной поддержки даже в Межрегиональной группе. Верховный Совет России, собравшись на следующий день утром, как ни в чем не бывало продолжал обсуждение текущих проблем.

Обсуждение "Основных направлений" в союзном парламенте тоже проходило спокойно. Выступления радикальных демократов были выдержаны в примирительном, даже, как мне показалось, извиняющемся тоне. Проект программы был принят за основу сразу после моего доклада, против проголосовали лишь 12 депутатов при 26 воздержавшихся из примерно 400 членов Верховного Совета.

Конечно, тут дело нельзя сводить к неожиданному эффекту чрезмерно резкого, крикливого выступления Ельцина. Сам документ получился достаточно взвешенным, учитывающим - разумеется, в пределах возможного - позиции основных политических сил.

Так или иначе, программу перехода к рынку приняли, перевернув одну из драматических страниц перестройки.

Экономика - заложница политики?

При голосовании за "Основные направления" вроде бы произошло объединение депутатов, стоящих на разных позициях. Но результатами были не очень довольны и те и другие. Оказался сильно подорванным авторитет правительства. Усилиями радикальной прессы его стали воспринимать как сборище ретроградов, противящихся спасительному рынку. Само оно встало в позу обиженного, начало объявлять первопричиной экономических неурядиц политическую анархию и безвластие в стране, в которых повинны оппозиция и политическое руководство. То есть президент.

Между тем выполнение принятой программы требовало в первую очередь налаживания конструктивных отношений с республиками, реорганизации и укрепления президентской власти, выдвижения новых людей. Разговор обо всем этом шел на заседании Президентского совета 31 октября. Настроение было мрачноватое.

Я сказал, что даже самые острые оценки ситуации недостаточны. Надо перестать соревноваться на этот счет. Мы все переминаемся с ноги на ногу, а нужно энергично действовать. Сосредоточиться на реализации "Основных направлений", ускорить работу над новым Союзным договором, реорганизовать структуру власти. Не следует затевать перетряхивания всех звеньев со сплошной заменой кадров, но, несомненно, выдвинуть новых людей. Те, кто сомневается в правильности наших действий, и тем более несогласные с ними, должны уйти.

Я согласился с мнением членов Совета, выступавших за диалог с оппозицией, согласие с российским руководством, республиками.

2 ноября Совет Федерации детально рассмотрел проект Союзного договора и поручил форсировать его подготовку. А на заседании Президентского совета (5 ноября) обсуждался план мероприятий по переходу к рынку. Вновь разгорелась общеполитическая дискуссия.

В ответ на утверждение Рыжкова, что экономические трудности порождены ослаблением власти из-за действий оппозиции и республик, намеки на нерешительность высшего политического руководства, Яковлев заявил, что главный источник трудностей не в политике, а в неудовлетворительном состоянии экономики и управления ею, задержке экономических реформ. Критиковал правительство и Медведев. "Это же безумие, - заявил он, - форсировать дорогостоящие социальные программы, закрывать глаза на безудержный рост денежных доходов в условиях, когда началось абсолютное сокращение производства". Ответная реакция Рыжкова и Маслюкова была бурной.

Напряжение в руководстве было сильнейшим, начались колебания и шатания даже в моем ближайшем окружении. Многозначительную позу занял Яковлев, недовольный тем, что я не принял безапелляционно "500 дней". За этим стояло и несогласие с моими действиями по отношению к оппозиции, к партии и ее руководящим структурам, с линией на сохранение обновленного Союза республик.

...

Михаил Горбачев , "Жизнь и реформы. Книга 1.", Издательство "Новости", Москва, 1995 год, из главы 18. Как войти в рынок (стр.564-587)