После окончания института Явлинский по распределению должен был ехать в Назрань на фабрику мягкой игрушки. Но руководство института запротестовало: «Синхрофазотрон им там не нужен, чтобы гвозди забивать!» Григорий всегда очень хорошо учился, это подтверждают все, кто знал его. И это была вовсе не зубрежка, не «высиживание» хороших оценок. Он действительно много читал книг по экономике, искал ответы на свои вопросы, появившиеся у него еще в детстве. Уже будучи студентом он пришел к отцу, стал рассказывать ему свою идею реформирования советской экономики. Ответ отца запомнился ему:

— Он внимательно выслушал меня и рассказал притчу про человека, у которого была кожа желтого цвета. Из-за этого всю жизнь лучшие врачи мира лечили его от желтухи. Но кожа так и оставалась желтой. В конце концов, его залечили до смерти. И только тогда кто-то случайно сказал врачам, что этот человек был китайцем.

Тогда я начал думать, — вспоминает Григорий Алексеевич, — может быть, и социализму никакие лекарства не помогут? Может быть, нужно что-то совершенно иное?*

* Предоставлено пресс-службой «ЯБЛока»

Эти вопросы он стал обдумывать, обучаясь в аспирантуре. Он остался в институте. Учился и находил возможность подрабатывать, ведь у него уже была семья. Учился он по-прежнему хорошо, но...

— Мой научный руководитель умер за несколько месяцев до защиты, потом ликвидировали наш ученый совет. Если помните, в 1976 году была реорганизация ВАКа, тогда упразднили кучу советов. А писал я свою диссертацию на Воскресенском химкомбинате. Писал об организации, о нормировании труда, о системе обслуживания. С большой теоретической частью, применяя математические методы., так как хорошо знал математику. Но защитить работу было негде — ни руководителя, ни совета. Диссертацию я защитил в 1978 году, без научного руководителя. Обычно кандидатские диссертации на ученых советах щелкают как орехи. Мне же задали 38 вопросов. А ВАК рассматривал диссертацию девять месяцев. «Черные оппоненты» нашли в ней много криминала, потому удалось опубликовать лишь часть работы.

После аспирантуры попал в Институт управления угольной промышленностью. У меня была совершенно конкретная работа: я составлял должностные квалификационные справочники. До того времени так называемые ИТР и служащие шестисот шахт и разрезов страны от начальника шахты до директора библиотеки работали по самым разным должностным инструкциям. Их труд был организован крайне непродуктивно. Но чтобй сделать квалификационные характеристики, нужно было своими глазами увидеть, что делает начальник шахты, главный инженер, начальник смены, горный мастер и так далее, и так далее. Нужно было ходить за ними с хронометром, фиксировать каждый шаг, каждое действие. А потом постараться понять, что действительно нужно и полезно, что включить в перечень обязанностей, а что лишнее или даже вредное включать нельзя.

Четыре года я мотался по всей стране: Кемерово, Новокузнецк, Челябинск... В каждой шахте, в каждом разрезе свои условия — тип угля, мощность пластов, глубина, загазованность. Неделями я ходил по шахтам. Долго жил с шахтерами в их городах и поселках. Видел, как относятся к людям в «рабоче-крестьянском» государстве. Бараки, угольная пыль, пустые полки в магазинах. А постоянный обман? Ленин когда-то ввел для шахтеров шестичасовой рабочий день. Этим хвастались перед всем миром, забыв сказать, что отсчет начинался с прибытия на рабочее место. А туда добирались иногда по два часа пешком, вагонетки для доставки на место не предусмотрены. И получается, что шахтеры на работе не шесть, а все двенадцать — четырнадцать часов. Что человек может после такой работы? Только пить. А риск? Я человек очень здоровый, никогда не болею, но там однажды схватил жестокую ангину.

Десять часов простоял по пояс в ледяной воде. В мыслях простился со всеми, не надеялся выйти из забоя. Нас спасли, но трое из пятерых умерли в больнице, а я всего полтора месяца там пролежал.

Результатом всех этих наблюдений стало появление двух толстых справочников, ими до сих пор пользуются на шахтах и разрезах. Но то, что я там увидел, снова и снова заставляло меня ломать голову над вопросом: как изменить нашу жизнь, нашу экономику? Как сделать, чтобы люди жили нормально и нормально работали? В диссертации по Воскресенскому химкомбинату я предлагал разные методы — систему обслуживания, систему ожидания для того, чтобы сэкономить 10—15минут рабочего времени. А рабочие с обеда приходят на два часа позже и абсолютно пьяные. Вот и все мои десять минут. И в шахтах так же.

В 1980 году я стал заведующим сектором тяжелой промышленности в НИИтруда. Занимался организацией труда и производства в химической промышленности, черной и цветной металлургии и в угольной тоже. За два года я написал большую работу, которая называлась в духе того времени очень длинно: «Производительность, организация, нормирование и оплата труда в отраслях тяжелой промышленности». Вывод сделал такой: система зашла в тупик, полумеры не помогут.

В НИИ труда я создал новый сектор. У меня принцип — никого никогда не выживать, не сокращать, не увольнять, пусть люди делают свое дело, а я с единомышленниками, естественно, свое. Тогда был создан сектор совершенствования хозяйственного механизма.

И там я написал первую работу, в которой рассматривал всю экономику в целом, включая планирование, стимулирование, всю систему. А вывод был такой: или нужно возвращаться к тому, что было при Сталине, или нужно все освобождать, делать предприятия независимыми. Книгу я написал, она вышла под грифом «Для служебного пользования».

Так же, как когда-то в детстве, горюя по недоступному футбольному мячу, перешел к абстрактным рассуждениям о ценах, так и сейчас Григорий Алексеевич в поисках первопричины перешел к исследованиям механизма управления хозяйством на протяжении всего существования советской плановой экономики. Она требовала постоянного расширения производства. Не только комсомольские стройки, но и ГУЛАГи вкладывали свою лепту в процветание страны. Без системы лагерей, без множества стукачей, бдительно осуществляющих «контроль» на производстве, она просто не могла существовать. Сытый стол честного советского труженика, радостно строящего светлое будущее и не знающего страха и упрека, был оплачен чьей-то кровью, а порой и жизнью. После смерти Сталина эта отлаженная система начала давать сбои. Хрущевские и косы-гинские реформы, немного ослабив узды управления, в конечном итоге ускорили коррозию всей системы. Развился и окреп черный рынок. В жизнь людей на долгие годы вошел дефицит. Многие производственные предприятия стали планово-убыточными. Одновременно активизировалось потребление ресурсов. Долгие годы страна жила за счет экспорта нефти, газа, перекрывая расходы планово-убыточного производства, тем более, что в 70-х годах подскочили мировые цены на нефть. Но такое положение дел не могло продолжаться бесконечно.

В этой книге Григорий Алексеевич делал выводы:

кризис неизбежен, если в ближайшее время не изменить весь механизм управления, всю систему производственных отношений. Уже на третий день после ее выхода в свет им заинтересовались сотрудники КГБ. Книгу объявили антисоветской, изъяли тираж, забрали черновики. Григорий Алексеевич рассказывал об этом без особых трагических ноток, хотя приятного во всей этой истории ничего нет.

— Меня стали вызывать в разные инстанции — в Госкомитет, в министерство и требовать объяснений. Был такой Борис Михайлович Сухаревский — человек, который в конце 40-х, как говорили, уничтожил известного экономиста Вознесенского. Сухаревский и меня объявил врагом народа. Первое, что потребовали, — собрать все экземпляры книжки. Их было около шестисот, попробуйте-ка их собрать. Пригрозили: хоть одну не найдешь, сядешь в тюрьму. Я помню, как нашел Абалкина в Подмосковье на семинаре, попросил вернуть мне книгу. Он это сделал, но удивился: «Почему? Что там такое страшное?» С мая 1982 года я каждый день ходил к следователю. Каждый день в 10 утра я являлся в один и тот же кабинет. И слышал один и тот же вопрос: «Кто вас этому научил ? Вы должны нам сказать, кто вас попросил это написать?». 

Наверное, думали, что он агент ЦРУ, внедренный в СССР. Явлинский устал отвечать, что написал ее сам. Все же кандидат наук и есть опыт практической работы. Они смотрели на него и не понимали, а он тоже не мог понять, что им непонятно.

Один из его коллег, глядя на его подавленный вид, однажды не выдержал: «Какого черта ты полез в эти философско-экономические изыскания?» И он не нашел, что ответить. Он, собственно, и не лез никуда, просто наблюдал, думал. Он рос как экономист. Зачем, для чего и почему надо было сдерживать себя? Он выражал идеи, которые созрели и требовали выхода, хотел поделиться ими с людьми. И думал только о том, чтобы как можно правильнее, понятнее выразить свои мысли.

Работники КГБ отстали от него только 10 ноября 1982 года, после смерти Л. Брежнева. Г. Явлинский вернулся к работе, с наслаждением сосредоточившись на своих дальнейших научных изысканиях. О нем просто забыли. К власти пришел Ю. В. Андропов, потом его сменил К. У. Черненко. В его жизни все шло своим чередом. Отпраздновал рождение второго сына. И вдруг — словно снег на голову — туберкулез! Очень смущало, что ничего не болит, но врачи в поликлинике, где он проходил медосмотр, чтобы получить курортную карту (собирался в отпуск), потрясали снимками и пугали тем, что он заразит своих детей. Он дал согласие лечь в больницу. Его очень быстро положили в специальную закрытую больницу. Все его книги, вещи, которые были дома, сожгли, семью поставили на учет. Он сам отказался от свиданий с ними, чтобы не дай Бог не заразить. И дисциплинированно принимал все лекарства, выполнял все назначения врачей. В это время рядом с ним лежал Семен Левин, который рассказывал потом о Григории Алексеевиче так:

— В апреле 1984 года я загремел в больницу с диагнозом саркоэдос — увеличение лимфоузлов в легких. Мне сказали, что это ерунда, меня «быстренько» вылечат, но по милости врачей я пролежал там полгода, перенес операцию и еще два года был на инвалидности. А Гриша-то все рекорды побил. Пролежал в этой больнице месяцев девять.

Попал он туда неожиданно: собирался ехать отдыхать, пошел на осмотр, чтобы получить курортную карту. И вдруг ему заявляют, что у него туберкулез в тяжелой форме. Может быть, им и не удалось бы его так сильно упечь, если бы не спекуляция на том, что это опасно для малыша. Алешке — младшему, считай, два года было. Они его, конечно, здорово этим третировали. Он поначалу даже домой не ходил.

Началась борьба, хотя поначалу Григорий и не понимал этого. Они его начали лечить так, как лечат туберкулез. Человека заражают туберкулезом, чтобы процесс был ярким и сочным, после этого начинают глушить лекарствами. На самом деле риск катастрофический.

Ситуация становилась все хуже и хуже, потому что болезнь не прогрессировала. Доводить доводили, но организм был настолько силен, что это не действовало. Его активно начали убеждать в необходимости операции. Это было очень страшно — молодой, здоровый, розовощекий парень, каким он был в тот день, когда его привезли, и вдруг... Ему распиливают грудную клетку, вытаскивают легкое *. 

Ничего не подозревая, он дал согласие на операцию, да, видать, родился в рубашке, а не то не было бы сейчас политика Явлинского, был бы инвалид, кашляющий кровью, а то и вовсе покоился бы на кладбище. Его сразу перевели в хирургическое отделение и начали готовить к операции. А дальше развернулась настоящая детективная история, о которой лучше будет узнать от самого Явлинского:

— И когда меня стали готовить к операции, в процессе подготовки один старый человек, профессор, который и должен был меня оперировать, — на ухо сообщил мне, что я здоров, что я должен спасаться. Дальше он мне сказал, что никогда этого вслух не подтвердит, что это моя проблема, что я сам должен выбираться из этой истории. Я вам много могу рассказать, как я убежал в ту ночь, что дальше делал. Потом я понял, что мне деваться все равно некуда, потому что у меня клеймо: я заразный. Даже люди, всегда относившиеся ко мне с симпатией, не сомневались, что я болен. Я обошел своими ногами все районные поликлиники, какие я мог найти, штук десять, везде дарил шоколадки и просил сделать флюорографию. Через день я получил справки из 10 поликлиник, что я здоров. Со всеми этими справками я пришел к главному врачу.

Я вернулся туда в больницу, потому что мне некуда было бежать. Паспорт отобрали, все отобрали, куда мне бежать ? И почему я вообще должен бежать куда-то? Главный врач запер дверь и сказал мне: «Вам не повезло». Я спросил: «В каком смысле?» Он ответил:

«Представляете, что человек может попасть под трамвай? А на вас наехала система. Она завела на вас дело. Я вам ничем помочь не могу». Я ему говорю: «Это вам со мной не повезло. Мне 32 года, у меня семья, дети, друзья, работа, вы что, хотите сделать из меня инвалида на всю жизнь? Вы что-то перепутали». Он сказал: «Если вы будете доказывать, что вы здоровы, то будете лежать не только в туберкулезной больнице, но еще и в психиатрической. Вы приняли такую дозу лекарства, что для психбольницы вы готовый пациент и у вас сейчас дикое перевозбуждение...»

Еще три месяца после этого я боролся за освобождение. Меня перевели в раковую палату. В эту палату привозили людей, чтобы они умирали, хотя они не знали, что у них рак. Мне очень помогли выбраться мои друзья, а особенно мой любимый институтский преподаватель. Без них не знаю, что бы было. Но как-то совпало так, что я вышел оттуда на следующий день после назначения Горбачева генсеком. Похоже, сработала система точно так же, как она сработала в первый раз. Меня вызвали и сказали: больше сюда не ходи, ты здоров. Я получил по полной программе из того, что можно было получить.

Через девять месяцев из больницы вышел не я, а совершенно новый человек. Год назад я был гостем парламента Японии. В какой-то момент ко мне подошли японцы и сказали: «Поймите нас правильно и не стесняйтесь. Мы можем на двое суток положить вас в такой госпиталь, в котором вас проверят от А до Я. Полную диагностику сделают. Не отказывайтесь. Это наш жест уважения к вам. Мы же понимаем, как вы работаете». Я согласился. Все оказалось очень хорошо, даже замечательно. Практически ничего нет. Единственный вопрос, который я задал в конце обследования, болел ли я когда-нибудь туберкулезом? Было ли что-то такое? И попросил посмотреть меня на этот предмет еще и еще раз. Они улыбнулись и сказали: никогда, ни в какой форме ничего подобного не было» *. Сейчас эта больничная история вызывает у парламентских мужей то ли раздражение, то ли зависть. Другие и вовсе стараются ее замолчать, приписывая успех Явлинского фортуне.

* Сараскина Л. Кто там, на политическом горизонте? // Знамя, 1993. № 3. С. 162.

Газета «Правда», чтобы «помочь» Григорию Алексеевичу выиграть президентские выборы 1996 года, незадолго до них — 6 июня перепечатала выдержку из газеты «Утро России»: «Григория Алексеевича вынесло наверх немыслимо удачное стечение обстоятельств и прихоть фортуны, у которой вообще не было для этого серьезных оснований». Может быть, Г. А. Явлинский действительно родился в рубашке, но в данном случае «везение» было обусловлено трудом написания книги и выстрадано в буквальном смысле слова. Неолиберальная волна начала набирать силу где-то с 1985 года — с приходом М. Горбачева. Григорий Алексеевич начал излагать свои идеи намного раньше. Он шел впереди событий, ускоряя их. Автор либо плохо изучил его биографию, либо просто хотел принизить, умалить, чтобы Григорию Алексеевичу легче было выиграть президентские выборы. К сожалению, таких журналистов сейчас слишком много. Они говорят ложь. И эта ложь становится достоянием общественного мнения. Вряд ли у самого Григория Алексеевича больничная эпопея вызывает добрые воспоминания. Но люди, которые лежали вместе с ним в больнице, вспоминают о нем с душевной теплотой. Один из них, Семен Левин говорил о нем:

— Не могу сказать точно —у меня нет документов, но создалось впечатление, что это была целенаправленная акция. Его хотели «заглушить». Думаю, это было связано с его работой. С чего иначе человека вдруг начнут травить ? Не в переносном, а в буквальном смысле: уколами, лекарствами. Мы однажды потолкли эти таблетки и в хлебных катышках скормили голубям. Некоторые погибли. А Григорий принимал по 4—6 таких таблеток в день. Плюс бронхоскопия, раз в неделю — рентген. Он человек дисциплинированный, ему говорят, что процедура нужна, и он идет.

Психологическое давление было сильное: больница почти режимная, арестантские робы с надписью на спине масляной краской: «I туб. МПС», некоторых за «хорошее поведение» иногда отпускали домой под расписку, но Грише в этом вопросе не повезло — его сильно шантажировали детьми. Потом в его крохотную палату положили пожилого человека с раком легких, который несколько недель умирал у Григория прямо на глазах. Это было просто страшно.

Если бы не его воля и невероятное жизнелюбие, чувство юмора, не знаю чем бы это кончилось. Конечно, ему повезло — от природы он человек крепкий. Не гигант, не спортсмен, хотя по утрам он бегал по парку. Внутри у него пружина очень сильная.

Он все время работал: поставил себе столик, ему привезли кучу книг. Он постоянно читал, писал. И ночью работал. Григорий нас всех заражал своей силой. А кроме того, он был безумно остроумный. Он заходил в палату, становился около двери и рассказывал даже не анекдоты, а случаи из своей жизни. И мы буквально заходились от смеха, причем сутками.

Это было трагикомическое время, потому что, с одной стороны, человека на наших глазах пытались раздавить, просто умертвить, а с другой — я с ним всегда хохотал от души. В нем была и прозрачность, и бездонность. Мне тогда стало казаться, что «наверху» все такие. Когда я стал общаться с людьми на том же уровне, я с грустью отметил, что, к сожалению, он исключение из правил» *.

Предоставлено пресс-службой «ЯБЛока».