В своей площадной, уличной и бульварной ипостаси российская политика возвращается к живым историческим истокам всякого народоправства, золотым временам беспокойной афинской демократии и бурной римской республики. Растянутая череда веков сжата. Косному «сенату», консулам и ликторам с фасциями снова противостоит народное собрание - слитые с толпой народные трибуны. Античные римские холмы с одобрительной и лукавой усмешкой смотрят на помолодевшую Москву, а отсюда, ответным приветом плывет над весенним народным шествием в сияющем голубом небе плакат-призыв: «Где вы, русские Бруты и Катоны?».
На улицах наиболее активная часть народа выступает творцом российской истории, создавая своим талантом стихию, через очистительный огонь которой обязан пройти любой политик, неважно оптимат или популяр, рассчитывающий на власть после краха тиранической власти чиновной бизнес-олигархии.
Движущиеся массы, их разнонаправленность, развевающиеся многоцветные знамёна, белые ленты и самое разнообразие лозунгов, одежд и лиц представляет не только новое содержание, но и новый эстетический феномен российской политики. Многоликая, бесформенная, волнующаяся толпа противостоит унылым массовым шествиям периода уходящих остатков советчины – одноликим военным парадам на Красной площади и костюмным собраниям представителей чиновной аристократии. Расширяющийся разноцветный хаос противоположен охладевшему черно-белому космосу.
Эту эстетическую новизну, так и бьющую молодой силой нельзя недооценивать, она сама по себе знак и источник перемен – победа массовых политических движений часто начинается в области эстетики или же сопровождается новыми художественными формами. Это и жгущий красный цвет коммунистов, и барабанный шаг национал-социалистических колонн, и одушевленные рок-музыкой антисоветские протесты конца 80-х, и украинское оранжевое движение.
Сонное, инертное сознание выходящего из политической спячки российского народа привыкло рассматривать политические изменения только в плоскости административных перемещений и выборов. Также на них смотрели и правители – для них главная опасность жила среди упорядоченных процедур и ещё несколько лет назад, объясняя резкие атаки на бывшего премьера Михаила Касьянова, знающие люди из властных кабинетов объясняли, что главная проблема с ним связана с тем, что «его ещё аппарат помнит».
Но когда отставки и назначения никак не связаны с гражданскими нуждами, а честным выборам правители стараются препятствовать, то естественным направлением народного движения становится на вертикаль институтов (парламентов, правительств, администраций), а горизонталь площадей. Это движение вовсе не означает послевыборного отчаяния, отказа от политического движения, это продолжение упорного наступления с целью штурма как раз этих властных институтов.
Такое постепенное расползание, стремление к владычеству над улицей есть серьёзный шаг оппозиции к завоеванию политической власти в целом. Это инстинктом понимают и сегодняшние правители. Отсюда их страх. И совсем не нуждами имиджевого свойства объясняются продолжающиеся разгоны московских бульварных гуляний. Иной раз остервенелость охранителей, хватающих в «неположенном месте» всех, у кого повязана белая лента, заставляет вспомнить времена Императора Павла Петровича. Словно бы оживают картины, нарисованные историческим романистом: «В воскресенье полиция и драгуны ловили на улицах всех, кто ещё был одет по старой моде. Обрезывали воротники, рвали жилеты. Дядя Андрюша поехал с тетей в собор. Воротился точно после драчки: соболий воротник отрезан, жилет – клочья …».
Столь же настойчиво осенью 1991 года захватившей на волне народной поддержки ельцинской бюрократией был ликвидирован лагерь, выросший в августовские дни около Белого Дома. Потому что речь идёт о сгустках народной воли, о плацдармах, которые послужат сборными пунктами, когда придёт время поднажать на прогнившую систему и грохнуть её фасад на землю. Помимо расширения своей территории, другое важное качество захваченных уличных пространств – организация и обучение гражданскому действию.
Даже и в нынешнем своем недолговечном качестве эти пространства послужили школой для уличных активистов и сочувствующих граждан. Если же российский «Гайд-парк» всё же будет создан, то можно не сомневаться в том, что исполнять он будет в первую очередь вовсе не роль места, где выражаются мнения, а именно плацдарма для подготовки к предстоящим наступлениям. И это объясняется не злонамеренностью участников, а удушающими свойствами окружающей властной системы. Другого живого «Гайд-парка» в сегодняшней России быть не может.
Наконец, ещё одним феноменом российских протестных пространств является лидерство Москвы. Той самой высокомерной Москвы, которая всегда была чужда провинции. Москва открытых пространств совсем другой город – принимающий всю страну, встречающий её отклик и решительно стремящийся возглавить необходимые всем перемены. Подобная политическая молодость, проснувшийся вкус Москвы к национальному лидерству замечателен тем, что на месте аморфного общего протеста создается освященный государственной традицией центр перемен.
Сегодняшнее российское протестное движение более глубокое явление, чем это кажется на первый взгляд. Здесь сходятся политика, история и география. И это единственная живая политическая сила в омертвелой и обворованной России. И каким же контрастом по сравнению с этим духовным общественным подъёмом смотрятся действия сегодняшних правителей - чудные назначения, визиты, пустые планы и потертые слова! Вот уж место, где всё отмерено, распределено, заранее известно, мертво и безнадежно. Мене, текел, фарес.
