Юрий Любимов - революционер сцены. К нему и на спектакли шли, как на сходки. Сейчас даже непонятно, как можно было попасть на «Таганку». Через знакомых, кто-то кого-то позвал, а тот не смог и в последнюю минуту прихватили другого знакомого, у кого-то был знакомый актер, и он переводил всю округу... Спросить в театральной кассе билет на Таганку было такой же нелепостью, как купить в книжном магазине Булгакова или посмотреть в кинотеатре «Зеркало».

Все, кто пробирался в совсем маленький зал старого здания Таганки, были посвящены в некую тайну, приобщались к разгадыванию знаков, без понимания которых твоя жизнь была куцей и обделенной. Если ты не накалывал билет на штык стоящего у входа в театр революционного матросика на «Десять дней, которые потрясли мир», не притопывал в такт частушкам лихого Золотухина «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!», если не спотыкался об ногу убитой старухи-процентщицы, входя в зал «Преступления...», не видел «Галилея» и «Мастера», если не рябило в глазах от многочисленных Пушкиных в спектакле «Товарище, верь!» значит, ты не знаешь, что такое был театр в те самые годы.

Это сегодня кажется, что культурная жизнь - это ночные клубы, презентации и юбилейные концерты. Тогда это во многом была Таганка. От прогонов до чтения стенограммы обсуждения комиссией Министерства культуры спектакля «Борис Годунов», после которого стало ясно, что Любимов не уступит, и они не позволят.

Мастера лишили гражданства, и театр раскололся, казалось, навсегда. Хуже того, стало казаться, что и время ушло. Умер Высоцкий. Губенко, будучи министром культуры, настаивал на возвращении учителя в страну, а потом увел часть труппы, поссорились из-за здания. Ушли Демидова, Смехов, Филатов... И главное, все как-то устали.

А потом Любимов вернулся. Набрал молодых, встряхнулись Золотухин, Шаповалов, Хмельницкий. И все началось снова.

Любимов перекраивает тексты, выбрасывая все, что замедляет, с его точки зрения, действие. Он торопится показать своего Шекспира, Пушкина, Достоевского, Пастернака, Гете, укладывая действие в полтора часа и схематичную игру.

Он ставит Солженицына, и тот отмечает на Таганке свое 80-летие, указывая тем самым, кто ему близок в современном искусстве и жизни вообще.

Любимов всегда ставил классику так, будто он первый, будто до него никто не только не ставил «Гамлета», но даже и не читал. И для всех, кто видел спектакль, «Быть или не быть» будет звучать голосом Высоцкого. Для тех, кто не видел, - тоже. Запись с его чтением расходилась так же, как его песни. Когда еще слушали Шекспира с магнитофона! Так же слушали Есенина, Гудзенко, Вознесенского...

Все таганские актеры удивительно читают стихи, по-любимовски: Демидова, Смехов, Золотухин, Славина, Филатов, Хмельницкий... Это не манерное актерское чтение. У Любимова читают по-другому, авторски, так много смысла было в выговаривании звуков, в умении передать ритм.

А как было сладить с этими актерами, которые все сплошь как на подбор - личности! А если сойдутся характер на характер. И ведь сходились! Но никогда угрозы не реализовывались. Владимир Высоцкий, для которого трудно представить себе лучшее место, чем Таганка, стал опознавательным знаком театра, а уж поводов для оргвыводов хватало.

Иногда кажется, что звездный час Таганки в прошлом. И дело не в том, что актер пошел не тот, и зритель - тоже, и хочет он другого. Революционный театр Любимова, как и Брехта, и Мейерхольда, чьи портреты, как всегда, висят в фойе, вроде бы не увлекает. Но сила Любимова - та же, он по-прежнему школит актеров и показывает нам свой театр.