Сергей Арутюнов:
— Если определять метафорически, то это трофическая язва. Которая непосредственно не приводит к летальному исходу, но и не заживает, которая истощает организм, очень трудно поддаваясь лечению. Война перешла из относительно военной фазы (с позициями сторон, перестрелками, наступлениями-отступлениями) в чисто партизанскую. И такая война при поддержке даже только части населения может длиться бесконечно долго. Это показывает и опыт Ирландии, и в еще большей степени опыт Страны Басков. Но разница в том, что, если организацию ЭТА поддерживает около 17% населения, то в Чечне так или иначе положительно к боевикам относится до 70% населения. И это будет продолжаться, если не изменятся кардинальным образом функция и поведение федеральных войск.

Строго говоря, в Чечне имеются три силы. Сепаратисты, которые хотели бы иметь независимую республику главным образом для того, чтобы, скажем, летать на собственном правительственном самолете, который приземлялся бы в Вашингтоне, а в ООН можно было послать своего представителя (красивые слова о благе народа, гордости, независимости оставим в стороне). Другую силу представляют исламисты, управляемые и финансируемые различными псевдоисламскими фундаменталистскими организациями и центрами, находящимися далеко от наших рубежей. Им Чечня с ее независимостью и прочим, в общем, "по барабану". Им нужен плацдарм для расширения джихада в той форме, в какой они его понимают.

Но есть и третья сила. Я не знаю точных демографических данных, но каждый год рождается примерно 20 тысяч чеченцев. Половина из них — мальчики. То есть каждый год в сознательную жизнь вступает когорта молодых людей, способных держать в руках автомат и больше ничего в принципе не умеющих делать. Если хотя бы пара тысяч из них этот автомат возьмет, этого вполне достаточно, чтобы подпитывать партизанскую войну неограниченно долгое время. И поскольку они видели, как обижали, насиловали, оскорбляли их сестер и матерей, избивали и убивали их отцов и братьев, они хотят мстить. Иной жизненной мотивации у них нет. Как нет, собственно, и иной жизненной перспективы. Они примкнут к кому угодно. К сепаратистам, к квазиисламистам, если появится еще какая-то сила с другим лозунгом, то часть из них примкнет к этой силе. К тому же это еще и способ немного подзаработать, даже если эти доллары окажутся фальшивыми.

Ахмар Завгаев:
— Это анализ извне. Зная все изнутри, считаю его однобоким. За последние десять лет от рук бандитов в городе Грозном ежедневно погибало или пропадало 25-30 человек. Есть несколько тысяч этими же бандитами похищенных, изнасилованных, униженных чеченцев. Да, есть семьи, потерпевшие от неправильных действий войск. Но как можно сегодня заявлять, что 70% населения враждебно настроено в отношении России? Если бы мы сегодня провели референдум, 95% высказались бы за сохранение Чечни в составе России. Просто мы неэффективно работаем, допускаем ошибки. После того, как войска свою основную задачу выполнили, вслед за ними должна была заработать правоохранительная система: МВД, ФСБ, прокуратура, суды. Но этого не произошло. Когда мы приняли закон об амнистии, мы амнистировали всех, не обращая внимания, какие преступные следы тянутся за каждым человеком. Теперь так же обезличена выдача паспортов. Это мешает сегодня стабилизации обстановки в Чечне.

То, что в Чечне возможно навести порядок, показывает опыт Наурского, Шелковского, Надтеречного, Грозненского районов. Где у нас сегодня очаги сопротивления? В Веденском районе, одном-двух населенных пунктах Курчалоевского района, в Атагах — и все. Вот там и должны работать войска. А в остальных местах мы должны создать органы внутренних дел, которые должны профессионально, адресно, индивидуально работать, а не заниматься зачистками. О том, что мы недостаточно работаем с населением, свидетельствует и тот факт, что местные теле- и радиокомпании работают в день от силы час-полтора. А Масхадов, Удугов и их приспешники активно распространяют аудио- и видеокассеты, общаются с населением через другие средства связи. Я считаю, что не более двух процентов реально сочувствуют боевикам.

Абдул-Хаким Султыгов:
— Понятно, что военная фаза антитеррористической операции закончилась даже не сегодня, а еще позавчера. Что тем не менее не произошло ожидаемого ускоренного формирования сил правопорядка — это на самом деле важнейшая проблема.

Надо определиться с терминами. Понятно, что если людям не нравится постоянный военный полигон по соседству, то это еще не означает, что они поддерживают сепаратистов и экстремистов. Тем, кому не нравится полигон по соседству, не нравилась и хунта полевых командиров, которая у нас реально существовала. Это никакое не сепаратистское движение. Сепаратисты — это серьезные люди, способные строить цивилизованное государство в условиях непризнанности. Чтобы летать на собственном самолете в Вашингтон, надо выдерживать элементарные стандарты, выполнять функции государственных органов, в частности по защите прав и свобод граждан. Те, кто был у нас у власти, никогда государственной властью не были. Они занимались нефтебизнесом, работорговлей и прочими побочными промыслами.

Тут правильно было сказано, что дети без мотивации легко могут принимать ту или иную сторону. Как только власть сможет правильно выстроить работу в идеологии, экономике, госстроительстве, молодые люди могут стать первыми, кто активно включится в возрождение своего края. Люди, которые нигде не учились, не несут изначально никакой склонности к сепаратизму, экстремизму или еще чему-либо подобному. Это, скорее, проблема деятельности или бездеятельности чиновников, государственных деятелей.

Главное в другом. То, что называлось борьбой чеченцев за свободу и независимость, имело под собой определенную основу. Она состояла в том, что люди не хотели мириться с той властью, которая была создана без их участия. Как раз на почве таких настроений группа экстремистов низвергла законно избранные органы власти в 1991 году. С чего, собственно, все и началось. Конечно, в действиях армии есть и преступления, и правонарушения. Военные, вынужденные воевать на собственной территории, — это трагедия для любого государства. Но иного пути не было — он был предопределен действиями так называемой власти в Чечне.

Андрей Пионтковский:
— Когда идет речь о преступлениях, совершавшихся в Чечне при дудаевском режиме и в 1996-1999 годах, когда Чечне фактически была предоставлена независимость и эта идея независимости была полностью дискредитирована, — это полная правда. Но именно поэтому в 1999 году у нас был уникальный шанс одержать единственно возможную победу: в умах и сердцах населения Чечни. Потому что у нас было тогда и превосходство в силе, и моральное превосходство. Мы шли наводить порядок там, где действительно творились чудовищные вещи: работорговля, захват заложников и т.д. Очень многие эксперты — и военные, и гражданские — говорили, что, выбив Басаева из Дагестана, нужно было остановить войска на Тереке и вести с Масхадовым переговоры именно с этой позиции силы и морального превосходства. Но, к сожалению, все пошло иначе. К списку чудовищных вещей добавились пункты с федеральной стороны. В частности, исчезновение сотен людей в ходе зачисток. Увы, отряды боевиков пополняются за счет бесчинств, творимых войсками.

Трудно согласиться с оценкой, что только 2% населения поддерживает боевиков. Тогда сопротивление не продолжалось бы так долго.

Важно не только, что происходит в Чечне, но и как это воспринимается в России. Потому что в Чечне происходит примерно то же, что и два года назад: это вялотекущая фаза партизанской войны. А вот в восприятии ее в России произошли кардинальные изменения. Если в октябре 1999 года 20% поддерживало политическое решение (в том числе стоять на Тереке и вести переговоры), а 70% "мочить в сортире", то сейчас все наоборот — 65-70% (см. график на стр. 1. — Ред.) населения выступает за политическое решение конфликта и за переговоры с теми, с кем мы воюем. И это дает нам возможности для поиска выхода из тупика.

Татьяна Ворожейкина:
— В Чечне идет вялотекущая привычная война. Но это именно война, сколько бы мы ни говорили о завершении военной фазы. Говорить так — это самогипноз. Партизанская война — это тоже война и может длиться сколь угодно долго. Но война происходит не только в Чечне. Этот конфликт расползается, он приносит соответствующие "военные" нравы на всю территорию Российской Федерации. Здесь приводились данные, что в последнее время произошло резкое изменение настроений в российском обществе в пользу мирных переговоров. По данным ВЦИОМ, этот перелом на самом деле наступил два года назад, осенью 2000 года. После этого были небольшие колебания, но в течение 2002 года устойчиво примерно треть россиян высказывается за продолжение военных действий и две трети — за начало переговоров. Но при этом 40% населения (правда, в более раннем опросе) считает, что тех, кто захвачен по подозрению в принадлежности к вооруженным формированиям, нужно "расстреливать на месте". Эта общественная шизофрения постоянно воспроизводится, и к этому надо относиться как к некой данности.

Хочу вслед за предыдущим выступавшим напомнить, что в Чечне происходит массовое исчезновение людей, и никто не мерил, кто из сторон конфликта в этом больше виноват. То, что в Чечне происходит рутинное применение пыток, — это тоже всем известно. Закрытость войны для общества приводит к самогипнозу и общества, и власти. Считается, что можно еще одно бандформирование, еще пару полевых командиров уничтожить — и все будет прекрасно. Это опасная иллюзия. Как специалист по Латинской Америке, хорошо знаю, что достаточно нескольких сотен человек, и, если их поддерживает население, они могут сколько угодно сопротивляться самым технически изощренным вооруженным силам (какими, например, американцы располагали в Сальвадоре и в Никарагуа).

Еще одна сторона конфликта, о которой здесь не говорили: все меньшая управляемость обеих сторон. Нам говорят: Масхадов никем не управляет, с кем же вести переговоры? Но хочу спросить: а кто управляет многочисленными вооруженными формированиями, действующими под вывеской российских военных ведомств? Инерция войны приводит к тому, что хорошо известно по подобным конфликтам во всем мире — происходит ускоренная и неотвратимая примитивизация поведения сторон. И на той, и на другой стороне берут верх люди, которым все безразлично, кроме продолжения военных действий, позволяющих им удерживать их статус.

Алексей Арбатов:
— Ситуация вышла на развилку: или в ближайшие год-два будет достигнут мир (или хотя бы созданы предпосылки для мира), или пойдет эскалация конфликта. Горизонтальная — распространение на соседние кавказские республики и на сопредельную Грузию. И вертикальная — по масштабам применения силы и масштабам ответных мер, в том числе террористических актов, которые являются самой надежной ответной мерой в руках партизанского меньшинства, вынужденного иметь дело с организованной военной мощью государства. Есть признаки осознания российским обществом того, что бесконечно так продолжаться не может. Важные подвижки я вижу в том, что такие политические тяжеловесы, как Примаков, стали серьезно заниматься чеченской проблемой. В его плане, озвученном недавно в "Российской газете", содержится, во-первых, признание неудовлетворительности ситуации и отсутствия прогресса. Во-вторых, конкретные предложения по ее исправлению. Насколько я знаю Примакова, это человек, который больше работает за кулисами, предпочитает косвенные рычаги, не стремится к громкому пиару. Если уж он вышел на этот опасный ринг, то за ним стоят достаточно серьезные силы, и он не опасается окрика со стороны Верховного главнокомандующего. С чеченской стороны также идут сигналы о политических переговорах, пусть противоречивые, но идут.

Но есть и прямо противоположная тенденция: распространение боевых действий на Ингушетию, опасность их распространения на Дагестан на фоне внутренней нестабильности. Грузия также непосредственно оказалась втянутой в этот клубок противоречий, и недавно мы уже слышали прямые угрозы нанесения ударов по ее территории. Отсюда заключение: мы сейчас находимся близко к точке перелома — в худшую или в лучшую сторону.