Политика — занятие, которое может разводить в разные стороны даже близких людей.

С Арбатовыми так не случилось, и не только потому, что отец на этом поприще действовал с конца 60-х до драматического разлома страны в начале 90-х, а сын стал публичным политиком после 93-го года.

Отец и сын — вместе

Академик РАН Георгий Аркадьевич Арбатов из военного поколения. Форму курсанта он надел 21 июня 1941 года и в 18 лет уже командовал на фронте батареей "катюш". А окончил свою войну капитаном, начальником полковой разведки и инвалидом II группы в 44-м. Факультет МГУ, который вскоре преобразовали в Институт международных отношений, он выбрал не случайно. Иммунитет от одномерного отношения к Западу, как считает, получил еще с детства, когда жил с родителями в Германии, учился в немецкой школе в Гамбурге и там подростком застал приход фашизма. А в институте решил специализироваться на изучении США. Уже в те годы было ясно, что в послевоенном мире у них будет особая роль.

Ученый-международник, основатель Института США и Канады, где он и поныне почетный директор, Арбатов входил в интеллектуальную политическую элиту своего времени, был одним из советников высшего руководства страны, начиная от Брежнева и Андропова вплоть до Горбачева и раннего Ельцина. Участник важнейших международных переговоров, он общался и с президентами США, и с видными американскими политиками.

Свою недавно вышедшую книгу мемуаров Арбатов, не стесняясь, назвал "Человек Системы", потому что внутри нее противостоял реакции и стремился, опираясь на науку, аргументированно влиять на решения тех, кому давал советы. Оставаясь верным идеям социальной справедливости, он трезво оценивает уродливые деформации системы, которые делали ее действенной во время кризисов и непригодной для нормального существования. Размышляя в своей исповеди о прошлом без ностальгических прикрас, он смотрит не назад, а вперед. С надеждой, но и с тревогой.

А его сын, Алексей Арбатов, известен сегодня как один из ведущих политических аналитиков, исследователь международных и военных проблем. Он входит в руководство партии "Яблоко" и как депутат в ее думскую фракцию. Заместитель председателя комитета по обороне. Впечатления от первой встречи с человеком не всегда совпадают с теми, что вынес, читая его статьи или наблюдая выступления по телевидению. Про Арбатова этого не скажешь. Человек предельно собранный, приветливо открытый для общения. Интеллигент, которого не зря, наверное, назвали как-то европейцем в Охотном Ряду. Но именно поэтому хочется вспомнить случай, открывающий его с другой стороны.

Работая с военными, Арбатов много раз летал в Чечню. И одна командировка едва не кончилась для него трагически. Военный вертолет, на котором они летели с депутатом Зеленовым и сопровождавшим их офицером, обстреляли из пулеметов. Пули пробили обшивку, бензобаки, горючее хлестало в салон. Командир экипажа был ранен смертельно, остальные получили осколочные ранения. Штурман еще десять минут тянул машину до посадки. Первым долгом вытаскивая пилота и выбираясь сами из поврежденной машины, все четверо без суеты помогали друг другу, хотя только чудом вертолет тогда не взорвался. Меня предупредили, что Арбатов не станет повторять эту историю, не любит говорить о своих переживаниях и вообще о личном, даже если это представляет его в выгодном свете.

Мы говорили с Алексеем Георгиевичем о судьбе тех демократических ценностей, которые объединяют людей разных поколений, думающих о будущем.

Шестидесятник глазами сына

— Вы в дипломаты, видимо, не собирались, если в 25 лет уже стали доктором исторических наук?

— Мне не раз предлагали работу в МИДе, но меня все-таки влекла наука. Я много писал, ездил на конференции, печатался...

— Влияние отца сказалось на вашей судьбе?

— Я унаследовал его интересы. Еще в конце 60-х, когда я учился в школе, у нас с ним началось серьезное интеллектуальное общение. И это взаимопонимание, духовная близость сохранились до сих пор. Я и сейчас с ним советуюсь, ценю его проницательность, опыт. Мы могли с ним не соглашаться в оценке отдельных людей, событий, но на уровне основных ценностей не расходились никогда.

— Отношение к шестидесятникам у нас в обществе кардинально менялось от восторженного до скептического. А ваше?

— Было и остается самым теплым и уважительным. Они верили в идеалы, в основе своей общечеловеческие, пережили тягчайшие трудности и не сломались, не разуверились, не отчаялись. Шестидесятники, — я имею в виду тех, кто дал имя этому поколению, — когда наступила оттепель, заняли активную позицию и делали все, чтобы существующую систему изменить, дали направление этим изменениям, еще надеясь в ее рамках построить цивилизованное общество.

— В своей книге ваш отец рассказывает об "оазисах" творческой мысли, которые притягивали и стимулировали думающих людей. Даже в группе консультантов ЦК царила свобода мнений. Но сами вожди, поощряя советников смелее анализировать и подавать идеи, оставались полностью зависимы от буквы застывшего учения, и свежие идеи в жизнь если пробивались, то с великим трудом, парадоксальная ситуация, если вдуматься?

— Если бы мыслящих людей не давили реакционеры-сталинисты, мешавшие реформированию общества, страна пошла бы по другому пути. Но силы были неравными: и в 70-е, и в 80-е годы шестидесятники оставались в меньшинстве. Сопротивление партийно-чиновничьей номенклатуры, догматической по своему мировоззрению, преградило дорогу для эволюционных перемен. И наступил неизбежный крах, а за ним очередной революционный переворот. Но революции, начинаясь с разрушений, в итоге приводят к откату, реставрации старого порядка в той или иной форме. Большевики в 17-м году разрушили империю, но через несколько лет при Сталине она начала возрождаться в самых жестких, деспотических проявлениях. Коллективизация превратила крестьян в крепостных государства, а ГУЛАГ можно сравнить разве что с явлением рабовладельческой формации. Империя приспособила к себе и коммунистическую идеологию, и советскую власть. А на рубеже 90-х тупое сопротивление догматиков опять-таки помешало нам пойти эволюционным путем перестройки экономики и власти. В итоге мы получили десятилетие хаоса: развал страны, разорванность всех связей, упадок промышленности. Два переворота, два финансовых краха, две войны. А теперь снова происходит возрождение силовых методов управления. За потемкинской деревней демократических слов бюрократия принимает решения старым способом. Делаются попытки реставрации авторитарных механизмов, усиливается бюрократический саботаж реформ.

— Ваш отец считает, что на развилке дорог в начале 90-х мы проскочили мимо того поворота к экономическим реформам, на который указывали наши видные экономисты, мимо поворота к реформированию не скачком, а в несколько шагов. Вы с ним согласны?

— Для России не было альтернативы рыночной экономике. Это было ясно. Успешным для нас может быть только западный демократический путь развития. Но доверие к демократии поколебали необольшевистские методы, которыми начало реформы гайдаровско-чубайсовское правительство. Наши суперлибералы административным путем привели к сосредоточению богатств в руках группы олигархов. Помешали созданию среднего класса и привели к обнищанию широкие массы, в том числе и демократическую интеллигенцию. От этих необольшевистских методов обращения с народом мы должны отойти, если не хотим новых потрясений. Но реформы у нас продолжаются без передышки за счет населения, поэтому в парламенте идет борьба вокруг каждого пункта, каждой поправки, как это происходило только что с реформой ЖКХ, а до этого с реформами РАО "ЕЭС", пенсионной.

Цвета "Яблока"

— Вашего отца можно назвать социал-демократом?

— Левым социал-демократом.

— А когда вы решили идти в политику и определили цвет вашей партии?

— Политиком я быть не собирался, у меня была идея создать свой институт стратегических исследований, который бы давал независимый взгляд на военные проблемы и мог оказывать влияние на военную политику. Но когда в октябре 93-го года пушки ударили по парламенту, я решил, что нужно напрямую участвовать в политике. Перед выбором в Думу в 94-м году у меня были предложения и от партий, и от коммерческих структур, готовых меня поддержать по одномандатному округу. Тогда-то и поступило предложение Явлинского. Я пообещал ему подумать, но оказалось, что думать некогда. Ему надо было нести списки в избирком. А так как "Яблоку" я симпатизировал, то и колебаться не стал. И хотя меня подтолкнул случай, выбор был сделан правильный. Наша партия выступает за реформы, но без тех острых социальных издержек, которые не останавливают наших правых либералов. Я не потому с Явлинским, что хочу быть в Думе, я потому в парламенте, что хочу работать с Явлинским и с "Яблоком".

— А наука с работой в парламенте совмещаются?

— Здесь широкий доступ к информации. Как участник законодательного процесса, вы можете влиять на принятие решений. В то же время вы не связаны ведомственными интересами и свободны выражать свое мнение. А занимаюсь я в комитете теми же вопросами, что и в институте. Наука как раз и помогает мне в работе.

— Но вернемся к политике. В конец 90-х мелькала идея превращения хотя бы части компартии в социал-демократическую партию, которая бы следовала курсом западных социал-демократов. Сейчас в предвыборных программах разных партий встретишь левоцентристские взгляды и лозунги. Но партии, представляющие себя эсдеками, успехом не пользуются. В чем тут дело?

— О партиях у нас судят не по названиям, общепринятым в Европе. Вообще-то вся современная социал-демократия выросла из марксизма. Но на Западе социал-демократические партии отказались от революционных методов, увидели в капитализме потенциал самосовершенствования, взялись за неустанную парламентскую и профсоюзную борьбу за права трудящихся, и это привело к изменению самого капитализма в Европе. Там социалистический идеал не рухнул, социал-демократическая идеология окрепла, и сами эти партии стали устойчивыми, пустили глубокие корни.

Что касается политической карты сегодняшней России, то границы партий очень размыты. Ну что общего у наших либерал-демократов с политическим течением, известным под этим названием на Западе? Это не те либералы, которые выражают интересы крупного бизнеса. И настоящими демократами трудно назвать тех, кто в острых ситуациях, когда принимались решения по реформам ЖКХ или РАО "ЕЭС", заботился о том, как бы быстрее все приватизировать и больше денег передать на высший уровень, а не о том большинстве людей, которые теряют последнее, что у них еще остается от советских времен: дешевое жилье, тепло, дешевое электричество, бесплатное образование, здравоохранение, лишаются всего того, что было мало-мальски приемлемо по их зарплатам.

— Но недавно ведь и единороссы, проголосовав сначала за эти самые реформы, устроили потом демонстрацию с мешками подписей против повышения тарифов на электроэнергию. Все начинают понимать, что, если не демонстрировать заботу о большинстве, то и голосов не соберешь. А вас-то не считают эсдеком внутри "Яблока"?

— В партии "Яблоко" — условно два крыла: либерально-демократическое и социал-демократическое. Руководство тяготеет к первому крылу. Региональные организации гораздо левее, отражая настроения тех, кто за нас голосует. А это интеллигенция, бюджетники, малый бизнес, средний класс, военные реформаторы, высококвалифицированные рабочие. Одно крыло "Яблока" ближе к центру и правым партиям, другое — ближе к левым. Но стратификация общества у нас сейчас так велика, что внутри партии эти различия не порождают в ней глубоких противоречий. Более того, эти течения дополняют и друг друга, и современный либерализм.

— "Яблоко" не тянет к себе популярных спортсменов или эстрадных звезд. Кого рады видеть в партии?

— У нас ценят людей, которые приходят по идейным соображениям, ценят профессионализм. В руководство партии, а впоследствии, я надеюсь, и во фракцию придут и уже приходят молодые люди, проявившие себя в работе региональных организаций.

— Было ли неожиданным для вас заявление главы "ЮКОСа" Ходорковского о том, что он поддержит на выборах СПС и "Яблоко"?

— Я не знаю, сколько спонсоров последуют его примеру, но открытость выбивает почву из-под черного пиара. Наиболее дальновидные представители большого бизнеса поддерживают разные партии, в том числе и левые, понимая, что обнищание масс — путь к социальному взрыву. Американцы это поняли еще во времена "великого кризиса", поддержав социально ориентированный "новый курс". Рузвельта, который позволил смягчить противоречия и избежать социальных катаклизмов. Эта доктрина с поправкой на современные условия очень близка нам. А "Яблоко", думаю, не в последнюю очередь уважают за последовательность позиций.

Жернова власти

— На прошлых думских выборах удивило число голосов "против всех". Еще хуже, что к парламенту начинают относиться с иронией. Это чувствуешь и в тоне СМИ. Сколько уж раз повторяли на экране потасовку депутатов, все чаще видишь на нем одиозные фигуры. Вас это волнует?

— Парламент — зеркало общества, а гражданское общество у нас еще не сформировалось. Слишком коротка история наших демократических институтов.

— Изменится парламент после выборов?

— Думаю, что на них будет сильно влиять административный ресурс. В нынешнем состоянии Думы действуют своего рода жернова, между которыми мы и оказываемся. Один из них — депутаты левых фракций, которые получили значительное число мандатов, потому что реформы вызывают протест у той части населения, чье материальное положение ухудшается, но эти левые стоят на нигилистических позициях и зовут "вперед" в прошлое.

Другой жернов — проправительственные партии, которые получили большинство в Думе, используя административный ресурс. Один из руководителей "Единства" обронил даже "новое слово" в политике, заявив, что их партия объединяет людей независимо от их политических взглядов. Ведь для тех, кто делает карьеру, партийная принадлежность — это своего рода ритуальная роль. Такие депутаты исходят из принципа "угадать и угодить", поддерживая политику правительства, какой бы она ни была. Преградой бюрократизации власти, усиления ее авторитарности может быть только независимый и сильный парламент. Тогда он будет играть и свою роль в демократической системе сдержек и противовесов между ветвями власти.

— А как вы относитесь к идее партийного президента и партийного правительства?

— В демократическом обществе существуют партии с признанными лидерами. Эти партии и выдвигают своих лидеров кандидатами в президенты. Но у нас все происходит "навыворот". Партия заранее объявляет себя пропрезидентской, хотя не она привела президента к власти. А теперь, повиснув у него на руках и ногах, стремится приобщиться к его высокому рейтингу, чтобы увереннее чувствовать себя на выборах. "Единая Россия" называет себя президентской. Но если чисто теоретически представить себе, что вдруг президент по каким-то причинам отошел бы от власти, такая партия сразу бы распалась. Этот путь уже проделали и гайдаровский "Выбор России", и черномырдинский "Наш дом — Россия", которые тоже создавались как партии власти. Но тогда система была менее авторитарной.

Что касается партийного правительства, то все понимают, какой партии его будет доверено формировать. И все-таки партийное правительство лучше уже тем, что у него появится ответственность перед своей партией, а у нее перед избирателями. Как показывает опыт и ельцинской администрации, и первой администрации президента Путина, при сильной президентской власти, если правительство не формирует победившая партия и не утверждает парламент, оно обречено быть техническим, своего рода департаментом президентской администрации. Эта власть управляет правительством, но как только возникают серьезные проблемы в экономике, внешней политике, обороноспособности, может от них дистанцироваться, а всю ответственность возложить на то же правительство. Такова "управляемая демократия" и исполнительная вертикаль.

Департизация высшей исполнительной власти была хитроумным уходом ельцинской бюрократии от всякой ответственности. В созданной ею системе не представительная власть формирует и контролирует исполнительную, а наоборот. Вот если бы парламент формировал правительство, а президент бы его только утверждал, тогда бы правительство и парламент работали более тесно. А в случае провала этой политики президент мог бы отправить правительство в отставку и распустить парламент. Но Конституция у нас создавалась под определенного президента в острых конфликтных обстоятельствах, и он получил небывалые для демократической страны полномочия по формированию правительства, назначению ключевых фигур в нем, роспуску парламента. А теперь еще и парламент формируется при массированном использовании административного ресурса.

— "Яблоко" относит себя к конструктивной оппозиции. В чем же партия поддерживает президента?

— "Яблоко" поддерживает тот внешнеполитический курс на интеграцию с Западом, который Путин, несмотря на сопротивление части своего окружения, взял после 11 сентября 2001 года. Но во внутренней политике идет бюрократизация власти, возвращение к старым, удобным методам ее усиления, подчиненности всего центру. И это, кстати, настораживает Европу. Вопрос в том, насколько глубоко могут разойтись несовместимые тенденции: ориентир на Запад во внешней политике и ограничение гражданского общества, реальной оппозиции. Кстати, диалог власти с конструктивной оппозицией консолидации общества не мешает, а помогает. Не ослабляет, а укрепляет государство.

Требуется будущее

— Не могу не спросить вас, как военного аналитика, повлияют ли уроки операции США в Ираке на ускорение хода нашей военной реформы и на перемены в армии, которых ждут многие российские семьи?

— США создали армию XXI века. И нам предстоит преодолевать опасно возросший разрыв между ВС России и Запада в оснащенности высокоточным оружием, системами авиационной и космической разведки, связи, боевого управления. Быстрые военные победы США продемонстрировали миру и превосходство профессиональной контрактной армии над призывной, ее способность комплексно использовать все виды вооружений при минимальных потерях людей. Во Вьетнаме американцы потеряли 50 тысяч военнослужащих и воевали 8 лет, а вот во время "Бури в пустыне" их военные потери — меньше сотни людей, а недавно, в Ираке, по разным источникам, — около 200. После поражения во Вьетнаме они энергично перевели свои вооруженные силы на контрактную службу (1974-1980 годы). В современную армию должны приходить не призывники из-под палки, а люди, для которых военное дело становится профессией. В принципе и у нас это решено. Практически же Минобороны планирует укомплектовать контрактниками до 2007 года всего 15-20 проц. армии — части постоянной боевой готовности, а с 2008 года перевести на контракт весь сержантский состав, сократив на год срок службы. Сейчас судьба реформы отдана полностью в руки военного ведомства, а оно органически без давления извне не способно само себя реформировать, причем не по злому умыслу. В любом крупном ведомстве в узел завязаны свои корпоративные интересы и планы, и военному ведомству выгоднее сохранять возможно дольше существующий порядок вещей. Ему привычнее находиться даже в конфликте со всем обществом, чем допустить конфликты внутри себя.

— Но конфликт с обществом зашел далеко. Молодежь боится армии почти как зоны, солдаты бегут гуртом, спасаясь от издевательств, калечатся и гибнут не в боях. Есть ли способ покончить с дедовщиной?

— Думаю, что никакая терапия тут не поможет. Способ есть только хирургический — переход к профессиональной армии.

— Однако все еще упирается и в финансы?

— Мы проводили детальные расчеты. Для полного перехода армии на профессиональную основу потребовалось бы 5 проц. добавки к военному бюджету. Если бы мы всем военным вдвое увеличили зарплату и контрактникам платили бы около 6 тыс. рублей, а не три с половиной, то это дополнительно потребовало бы 100 млрд рублей в год. Это 25 проц. от всего нашего военного бюджета. И эти деньги, убежден, можно найти, была бы только политическая воля.

— А как вы относитесь к предложению СПС сократить службу до полугода?

— Армии это ничего не даст. А сохранение призыва в любом его виде только затянет реформу на неопределенные сроки и создает массу новых проблем. Оптимально же боеготовный резерв можно поддерживать за счет отслуживших контрактников.

— Сейчас часто задают вопрос: а сколько еще России понадобится времени, чтоб наша страна полноправно интегрировалась в Европу? Идем ли мы уже своей надежной дорогой?

— Мы идем по этой дороге с отклонениями, зигзагами, но идем. Россия по своей истории и культуре страна европейская. В этом смысле и Европу без России нельзя представить. А вот сказать сейчас, будем ли мы так сильны и богаты, чтоб вписаться на равных в западное сообщество через 10 или 30 лет, трудно. Но это время, несомненно, когда-нибудь наступит. Альтернатива — только упадок и распад России.