Знаменитый фантаст считает, что авторитаризм российского
общества пока неизлечим.
Значит, фильм, который снимается по книге «Трудно
быть богом», не потеряет актуальности
- Как-то вы сказали, что нынешняя власть стремится
реализовать властную структуру России 1913 года с поправками
на специфику времени. Что имеется в виду?
— Общая картина жизни: жесткая властная вертикаль «центр
— периферия» при минимуме самоуправления на местах, безусловная
подчиненность бизнеса центральной власти, строгий контроль
охранных структур над всем, что в стране происходит. Но
при этом отсутствие предварительной цензуры, широкие возможности
для бизнеса, знающего свой шесток, легальная многопартийность
и значительная свобода книгоиздательской деятельности.
Россия 1906— 1913 годов — небывалый для извечно тоталитарного
государства расцвет либерализма, свобод и частного предпринимательства.
«Серебряный век». И с недурными перспективами на будущее,
если только, конечно, не ввязываться в Большую Войну.
Теперь подобная структура называется «режимом управляемой
демократии». Такой режим даже позволяет себе известный
прогресс — но, разумеется, медленный, приторможенный,
казенный. Как и все то, что совершается именем Государства
и державной рукою его.
Разумеется, гайки могут быть завернуты и потуже, чем
сейчас. Но тогда это будет уже не «Россия-1913» и не «управляемая
демократия», а нечто совсем иное — хорошо нам знакомое
и со всеми вытекающими последствиями. Мне кажется, что
власть к этому не стремится. И не дай Бог мне ошибиться.
— Роль силовых структур в стране растет. В 1990–1991
годах КГБ был ненавидим и презираем; сегодня ФСБ окружена
почетом и уважением. Когда произошел этот перелом?
— Насчет «почета и уважения» не сказал бы. Разве что
со стороны самих власть имущих, но это вполне естественно...
И раньше, и теперь отношение широких народных масс к «органам»
неизменно: сдержанно-почтительная неприязнь. С другой
стороны, тема сталинских и брежневских репрессий в значительной
степени исчерпана (как и вообще тема разнообразных черно-кровавых
пятен тогдашней истории). Нынешняя публика зафиксирована
на других объектах общественного интереса. Да и ФСБ ведет
себя пока аккуратно: главными диссидентами сделались теперь
богатые люди и начальники среднего звена, и занимается
ими другой охранный монстр — Генеральная прокуратура.
— ФСБ уважают не только власть имущие. Достаточно
посмотреть, как их генералы выигрывают выборы. Милицию
— да, не любят. Но почему к спецслужбам относятся иначе?
— Электорат сталкивается с милицией ежедневно и знает
ее как облупленную. Чисто конкретно. Сотрудники же секретных
служб — люди закрытые, к каждодневному общению недоступные,
а потому в некотором смысле загадочные и даже мифические.
В соответствии с самыми древними представлениями они суть
длань и око государево, носители и вершители знаменитого
Порядка, «без них нельзя, а то и так бардак кругом…».
Это миф старинный и необыкновенно живучий, никем и ничем
пока не опровергнутый. Что же касается «генералов, выигрывающих
выборы», то и они часть этого же мифа в силу все той же
редкости, отдаленности своей, экзотичности и почти нереальности.
Кстати, милицию не любят, но генералов милицейских и уважают,
и выбирают так же охотно, как и генералов прочих.
— Официальная идеология нынешней власти предполагает
приоритет интересов государства над правами граждан. Не
странно ли, что граждане легко с этим мирятся?
— Это нормальная часть нашего общенародного менталитета,
если угодно. «Мы люди казенные», — говаривал еще Петр
Первый. Он, разумеется, имел в виду, что государство превыше
всего, причем что именно нужно государству, знает он,
государь, и никто лучше его. Многим и многим из нас и
сегодня тоже кажется, что такой подход очень даже не лишен
рационального зерна и даже предпочтительнее прочих. Салтыков-Щедрин
называл это «путать Отечество с его превосходительством».
Дело в том, что государство всегда — это абстракция, символ,
гордое слово, а реализация этого символа и тоже всегда
— это чиновник. Казенный человек, который по определению
только один и знает, что, собственно, государству нужно.
Поэтому-то всё у нас в России и происходит так возвратно-поступательно,
и одно лишь остается неизменным всегда: власть бюрократии.
— Модными стали «державные» и «патриотические» рассуждения;
многие стали называть себя «государственниками». Это тоска
по утраченной империи?
— Видимо, в том числе и тоска. Массовый человек предпочитает
жить в Великом государстве. Иногда я спрашиваю себя, как
без этого специфического самосознания ухитряются обойтись
моногамии? Или люксембуржцы, например. Впрочем, Люксембург
— Великое Герцогство...
— Следствием десятилетия демократических реформ почему-то
стало возрождение самодержавия — построение авторитарного
режима. Почему?
— Потому что мы пока еще не умеем иначе. Можно только
надеяться, что все это лишь этап перехода от привычной
тоталитарной российской системы к совершенно непривычной
демократической. В конце концов, от классического тоталитаризма
нас не отделяет и двадцать лет. Меньше, чем жизнь одного
поколения.
— Сколько может продлиться «авторитарная стадия» в
России, пока не наступит экономическая катастрофа с падением
цен на нефть?
— Если, не дай Бог, наступит апокалипсис под названием
«резкое падение цен на нефть» - вот тут-то как раз и начнется
по-настоящему «авторитарная стадия». И нынешнее положение
внутренних дел покажется нам тогда цветочками. Новое серьезное
падение уровня жизни компенсировать можно будет только
соответствующим закручиванием гаек. Другое дело, гайки
уже не те, что прежде. Значит, новая Великая Антибюрократическая
революция? Не дай Бог! «И так — шкода, и так — невыгода».
Высокие цены на нефть — и прогресс наш замедляется («Зачем
прогресс? И так дела идут неплохо»). Низкие цены — и прогресс
поднимает голову, но оказывается, что это голова дракона
(бунт, переворот, революция).
— Стремление людей обменять свободу и демократию на
порядок и безопасность очевидно. Это чисто российское
явление?
— Это характерно для любой страны с богатым тоталитарным
прошлым. В конце концов, и немцы в 1933-м обменяли свободу
и демократию на «порядок и государство». Но нацизм — это
диктатура националистов. У нас все-таки нечто иное: диктатура
бюрократов. И сходство возникает из того, что и там, и
тут диктатура. А она обладает своими всегда и везде одинаковыми
свойствами: железная рука, жесткая вертикаль, безудержная
демагогия, нацеленность на «врага»…
— Почему в Чехословакии, Польше, Венгрии, Болгарии
сегодня не наблюдается ничего подобного? Чем они, бывшие
когда-то похожими на СССР, отличаются от нас?
— Никогда они не были на нас так уж похожи. И народы
у них другие — с иной историей. И правители соответствующие.
И методы правления, естественно, скорее европейские. Просто
там теперь больше не стоят советские войска и не орудует
советская тайная полиция, на которых только и держалось
упомянутое вами сходство.
— Вы не раз говорили, что ближайшая история страны
будет полностью зависеть от одного человека. Чего от него
ждать?
— Образец для подражания у него, по-моему, — Петр Великий.
Без азиатских заскоков императора, разумеется. Сильно
подозреваю, что структура предвоенной (и предреволюционной)
России 1913 года представляется ему оптимальной. Не наилучшей,
разумеется, но именно оптимальной — наилучшей из реально
достижимого.
— Извлекут ли уроки из убийства Кадырова или будут
еще сильнее «усмирять» Чечню? Руководство США сейчас спешит
извиниться за пытки в Ираке, но здесь никто не следует
его примеру…
— Чечня нам — на два поколения еще, а может быть, и на
три. Программа, которую сейчас пытается там реализовать
Путин, по-моему, единственная реально возможная. Все прочее
— либо наивный прекраснодушный лепет, либо совсем уж безудержное
людоедство. Другое дело — программа эта работает медленно
и временами вообще сбоит. Боюсь, впрочем, что иначе она
работать и не может.
— Многие думали, что суд присяжных — это хорошо. Но
вот этот суд появился — и тут же оправдал спецназовцев,
которые убили шестерых ни в чем не повинных людей.
— Во всей этой страшной истории главное то, что суд,
похоже, даже не попытался выяснить: а чей, собственно,
приказ выполняли эти спецназовцы? Почему их начальник
не был вызван и допрошен? Странности отечественной юриспруденции.
А что касается суда присяжных… Что ж, «глас народа — глас
Божий». Такое, значит, у нас в стране существует общественное
мнение, и с этим ничего не поделаешь. Во всяком случае,
в одночасье.
— Вписывается в модель 13-го года мода на православие?
Существует ли, на ваш взгляд, опасность клерикализации?
— Я агностик. Так сейчас, кажется, вежливо называют атеистов.
Агностик закоренелый: и хотел бы веровать, да не умею.
А между тем верить удобно. Жизнь наполняется смыслом,
и появляется ощущение безопасности и защищенности, недоступное
никакому атеисту. Но это вера: жизнь духа, воля совести.
Что же касается церкви, то тут дело обстоит сложнее. Я
подозреваю, что посредника между Богом и человеком быть
не должно либо этот посредник не должен быть человеком.
Церковь — что-то вроде парторганизации, являвшейся посредником
между человеком и его верой в коммунистическое будущее.
Со всеми вытекающими из этой аналогии последствиями. Опасность
клерикализации нашего общества, на мой взгляд, существует.
Но это, прямо скажем, не самая страшная опасность, которая
подстерегает нас.
