Евгений БУНИМОВИЧ – поэт, заслуженный учитель РФ, председатель комиссии по образованию Московской Думы.

Владимир ТОЛСТОЙ – директор музея-заповедника «Ясная Поляна».

Дмитрий БАК – профессор РГГУ, зам. директора Института европейских культур. Начиная обсуждение проекта реформ «социальной сферы» России, мы публикуем фрагменты круглого стола в редакции. Самую суть. То, чем может обернуться для РФ предложенная схема «экономии на будущем».

В 2005 году проблема этих реформ, их «конкретика» в малых и больших городах России, их последствия, моральное право предлагать и одобрять этот законопроект станет для «Новой газеты» сквозной темой.
19 января обсуждение «образовательной реформы» должна начать Госдума.

Елена ДЬЯКОВА

Евгений Бунимович: Главная опасность происходящего сейчас: каждый наивно думает, что проблема реформ — только его проблема, случайность в его сфере. И нам следует понять главное: происходящее совершенно системно. И суть проблемы — в масштабе. В системности подхода к переделке потенциала человека.

Cегодня в Европе, Америке подобного быть не может. Я не представляю себе политиков, которые в здравом уме могли бы говорить о введении частичной платности среднего образования. Даже высшее становится бесплатным: в Германии, во Франции, в Греции.

Правозащитникам пора добавлять к защите меньшинств защиту большинства, которое лишается прав на образование, на медицину, на культуру. А права эти записаны в Конституции РФ. Глава 1. Статья 7: «Российская Федерация — социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека».

Елена Дьякова: И статья 2 из той же главы: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства».

Евгений Бунимович: Великое завоевание Европы нового времени: сначала три класса обязательного обучения… потом восемь, десять. Мы движемся в обратную сторону?

Министр образования на правительстве сказал, что наши школьники перегружены на 25% по сравнению с другими странами. И мне было неловко: это недобросовестный подсчет. Подсчитана недельная нагрузка. Но у нас каникулы на две недели длиннее, чем в большинстве стран. А уроки, кстати, у нас короче.

Да, надо давать больше профильных знаний. Но принцип самым циничным образом изменяется. Государство будет финансировать только стандарт образования. Стандарт уменьшают на 25%.

За дополнительные предметы будут платить родители. Если захотят и смогут… Но минимальный стандарт обозначает минимум знаний. И больше ничего.

Есть специализированные школы — математические, языковые. Есть школы здоровья для ослабленных детей. Их оплачивает бюджет. Теперь он прекратит это делать?

Финансировать углубленное математическое образование не значит баловать ребенка. А значит, что ребенок будет больше пахать.

Инвестиции в образование чуть не самые окупаемые. Но это вещь долгоиграющая. А у нас такая эффективность: в пятницу вложить — в понедельник получить. Получить эффект в перспективе в голову не приходит. Главное — сегодня успеть добежать до канадской границы…

«Нерентабельно» отдать подвал под студию? Самое рентабельное — поселить в этом подвале наркодилера.

А школы здоровья? Там каждый стоит государству столько, сколько стоят пять детей в обычной школе. Теперь нам предлагают, чтобы за четырех из пяти платили родители. Но кто сказал, что именно в богатой семье родится ребенок с проблемным здоровьем? И кто сказал, что именно в богатой семье родится одаренный ребенок?

Ребенок из нижнего социального слоя может сделать карьеру только через образование. Если мы, конечно, говорим о карьере порядочного человека через созидание. А не исходим из романов типа «Милый друг».

Но по новым правилам этот ребенок, хоть семи пядей во лбу, сразу попадает в категорию, которую школьники называют «отстой».

Он просто с самого начала будет учиться в другом классе, нежели те, чьи родители могут платить за дополнительное обучение. За кружки. За английский другого уровня. За музыку.

То есть сегрегация начнется с первого урока в первом классе. Ситуация разрыва в доходах чудовищная — и все это знают! Вместо того чтобы его нивелировать, мы его закрепляем за новыми поколениями.

Таким образом мы абсолютно консервируем ту элиту, какая есть сегодня. В собственном соку, с нынешним ее набором знаний, генов, возможностей. А остальным — выход только на улицу?

Тогда уж, скорее всего, выход в мрачных, озлобленных коричневых тонах. Так создается, закладывается тупиковый вариант общего будущего.

Дмитрий Бак: Это относится и к новым стандартам высшего образования. Принцип «снизим обязательный стандарт, а все, что студент сможет выбирать, будет за плату» — чудовищный.

Елена Дьякова: В 1992 году зарплаты в системе РАН и высшей школе РФ составляли 8—12 у.е. в месяц. Сама получала. Быт Акакия Акакиевича — «биток» и шитье шинели — казался роскошью.
Что испытывает профессор на 13-м году этой безнадеги?

Дмитрий Бак: Госбюджет предусматривает для доцента и профессора сумму в сто долларов. Идут добавки за степень — разумеется, копеечные.

Сотрудник высшей школы с начала 1990-х железно поставлен перед необходимостью работать где-то еще.

При таком «естественном отборе» первым погибает Чарльз Дарвин: он сохранит статус, но не сможет потратить тридцать лет на классификацию видов. Сами мысли «о фундаментальном прорыве» уже начали казаться роскошью.

Год учебы — примерно 2000 долларов. Если речь об иногороднем студенте, то удвойте расходы семьи.

Владимир Толстой: При этом в России есть не только Москва и Петербург. Дело и в детях самых бедных слоев, и в детях тех, кого мы сегодня называем интеллигенцией. Особенно губернской, уездной интеллигенцией!

У них «семейный образовательный уровень» выше. А материальный — ничуть. То есть они тоже сразу попадают в отстой.

Большинство вузов из «федерального списка» — в Москве и Петербурге. Как губернская интеллигенция с ее 100—200-долларовыми зарплатами сможет содержать «своих студентов» в столицах? Дети их, важная часть потенциала страны, останутся в замкнутом пространстве регионов. И снова будет углубляться тотальное неравенство. Плюс к тому — географически.

Высшая школа с честью прошла испытания 1990-х. Я могу добавить: и музейное сообщество с честью прошло. А ведь это был лихой период! В середине 1990-х государство вообще ушло из финансирования культурной сферы.

Финансировалось 20—30% от необходимого, от определенного по закону о бюджете. И тогда мы все научились жить практически без государственной поддержки. Набрали силу! Художники, ученые, оставленные на произвол судьбы, оказались неплохими менеджерами. Мариинский театр и Гергиев, Художественный театр и Табаков, Эрмитаж и Пиотровский, Русский музей и Гусев, Иностранная библиотека и Гениева: много ведь примеров! И теперь, когда мы вышли на более или менее приемлемый уровень, созрела эта реформа!

Что будет после передачи федеральных музеев на региональный уровень, региональных — на муниципальный? А будет закрытие. Вот уже сейчас происходит закрытие филиалов головных музеев в Костромской области. Затем это намечается в Ивановской области. Возможно, в Тверской. В Смоленской. Для губернских интеллигентов их музеи и библиотеки куда важнее, чем те, что находятся в Петербурге и Москве. Потому что в последние десять лет они в Москву и в Петербург чаще всего даже и доехать не могут.

Граждане России, живущие в провинции, будут просто лишены конституционных прав на культуру.

И при передаче образовательных учреждений «с уровня на уровень» будет то же.

Елена Дьякова: Город Псков. Зарплата молодого преподавателя пединститута — 1700 рублей. А плата за детский сад с 2005 года — 1500 рублей.

Столица. Зарплата с.н.с. ГМИИ им. Пушкина — 4200 рублей. Очень хорошие театральные актеры — 400—500 баксов. Профессор-педиатр, не берущий «детские деньги», — 8000 рублей. Его ординатор — 2200. Как людям, наследственно копившим культуру в семьях и доселе «упорствующим в том», давать платное образование своим детям?

А если эти люди разбегутся из школ и вузов (будущее собственных детей — сильный аргумент), кто учить-то будет? Вновь распад в квадрате.

Менялась элита в 1920-х. Что-то осталось: уж очень мощный взрывали культурный слой! Теперь взорвем заново тонкий слой 1980-х?

Евгений Бунимович: На высшее образование в бюджете РФ заложено примерно 0,66%. В Европе — примерно 3% бюджета. Я не говорю, что нужно столько же денег. Но хоть такой же процент. Академик Арнольд подсчитал: все годичное содержание отделения математики РАН обходится дешевле одного танка. И у нас при этом мировой приоритет математического образования.

Владимир Толстой: Вот вопрос, который звучит, верно, риторически… Государство ищет, как экономить внутри 0,66%. Или внутри 1%, выделяемого «на культуру». Хорошо, удастся сэкономить… А для чего? Куда нужно перенаправить эти средства, чтобы они работали эффективнее, чем в культурной сфере России?

Елена Дьякова: 22 августа 2004 года Думой приняты поправки в Основы законодательства о культуре. И в Закон об образовании. Тихо отменены подъемные работникам культуры, едущим на село. Льготы для культурного развития в регионах, малых городах, на Севере. Льготные билеты в музеи для студентов, школьников и солдат. Все это (и платность образования — краеугольный камень!) складывается в систему, игнорирующую 1200 лет, простите, развития нации.

Нынешнее население, видимо, считают быдлом. Завтрашнее им уже делают.

Евгений Бунимович: Отменены льготы сельским учителям по Закону об образовании.

Владимир Толстой: И мы это узнаем постфактум, как тайну. Вдруг в конце августа непостижимым образом быстро принимают новые редакции важнейших законов. Кто?! Кто отчекрыжил социальные гарантии в Законе об образовании, в Основах законодательства о культуре?

Евгений Бунимович: Собрались, нажали на кнопку — и приняли целый пакет законов по социальной сфере. Одним нажатием кнопки изменили сотни российских законов, в которые вносились сотни поправок. Их физически не то что обсудить — боюсь, что прочесть было невозможно! И эти поправки полностью изменили суть законов об образовании и культуре.

А как проекты готовились? Министра образования спросили на правительстве: что же будет со специальным образованием? И он стал рассказывать про профессиональное образование. То есть спрашивали про образование детей-инвалидов, а он стал рассказывать о ПТУ. Видимо, не владея базовой терминологией отрасли.

Вот что означает пакет реформ социальной сферы, подготовленный в Минэкономразвития. Просто потеряли целую сферу!

Елена Дьякова: А спецшколы — наши бесплатные гимназии? Приоритет математического образования опирается на сеть ФМШ. С конца 1990-х, по данным Гете-Института и Британского совета, подростки из России лучше всех в мире сдают на «языковые сертификаты». Это заслуга сотен «немок» и «англичанок» со 100-долларовой получкой из спецшкол Москвы, Самары, Краснодара, Иркутска…

Евгений Бунимович: Пока Москва может финансировать свое дополнительное образование, она будет это делать. Но в дотационных регионах все лицеи, гимназии и прочее становятся платными. Нормативы для одаренных детей у нас в 2004 году отменены на федеральном уровне. Именно в бедных областях РФ обучение всей тяжестью ляжет на семьи.

Владимир Толстой: В законодательстве о муниципальных образованиях забыто слово «музей». Они сейчас говорят: «Ну там же есть фраза «учреждения культуры». Можете считать, что это о вас. Вышла техническая ошибка».

Дмитрий Бак: В Законе об образовании выправили более ста ошибок и правовых противоречий.

Владимир Толстой: Проекты реформ, по-моему, не выдерживают никакой критики. Например: реорганизация «бюджетных учреждений» предполагается через ликвидацию. Очень уязвимый момент. Кто может гарантировать, что организация будет создана заново с тем же объемом собственности? Арендные договора — будут ли они перезаключены с новой организацией? Кто гарантирует, что фонды музейные или библиотечные перейдут в новую организацию в прежнем объеме? Все эти механизмы нигде не прописаны.

Евгений Бунимович: Поэтому вообще-то на начальном этапе можно будет делать все что угодно. Ни защиты, ни регламента. Если бюджетное учреждение опутано и защищено системой законов о культуре (они ухудшились, но все же есть), то про новые формы образовательных и культурных организаций, кроме аббревиатур ГМАНО, СГАНО, ничего не известно. И это не замечено: происходит одновременно столько непредставимых, ключевых вещей, что никто ничего уже не замечает.

Владимир Толстой: Почему такая спешка в реформировании тех сфер, которые, вместе взятые, занимают крошечную долю федерального бюджета? Не просчитаны последствия. Не проанализированы угрозы. Но это очень мощно продавливается.

Евгений Бунимович: Во Франции сейчас идет реформа образования. Год работала Национальная комиссия. Конечно, не одни экономисты там были. А после того как они что-то предложили обществу, год не вылезают с телевидения, комментируя проект.

Что мы имеем? Обратную ситуацию. Звонят из передачи «К барьеру!»: «Будете комментировать реформу образования?» — «Пожалуйста! Но с той стороны никто не выйдет». Вновь звонят от Соловьева: «Извините, обсуждение откладывается». Потом звонят от Сорокиной. Тот же разговор. И вновь никто из авторов реформы не идет на передачу. Потом позвонили от Познера. Теперь я жду: будет разговор или опять отложится?!

Когда реформа культуры, медицины, образования готовится втайне, она нехороша. Такая модель обсуждения реформ социальной сферы делает их провальными по определению. Тем более и проектов нет в более или менее открытом доступе…

Ситуация требует общественного и парламентского обсуждения. Но у нас свой путь: все быстренько самим сделать на коленке.

Елена Дьякова: Муниципальные бюджеты «не выдерживают» музыкальных школ? А новые законы разрешают не выдерживать. Через пятнадцать лет некому будет петь в Большом. Хуже: тысячи детей останутся неочеловеченными.

С 1897 года земства предлагали законопроект о всеобщем четырехклассном образовании. Приняли этот закон в 1908-м. К 1917-му в России было поголовно грамотно лишь население «до 17 лет». А 65% — неграмотны вовсе.

А могла иметь «четыре класса образования» вся Россия до 30 лет. Грамотная страна не варила бы архиереев заживо и не рвала бы генералов в клочья. Почему перемены 1991 года шли мирно? Они шли в стране, где каждый окончил десятилетку.

Если при полуразрушенной семейной и ценностной структуре мы доломаем еще и «воспитательную» систему по всей стране, то к новому озверению придем довольно быстро.

Владимир Толстой: Реформы назначены на 2006 год. Мой вопрос: как за год всколыхнуть общественное мнение? Была же ситуация в 1980-х (!), когда пытались повернуть северные реки на юг. Вспомните, как это было серьезно! Но общественности удалось остановить «переброску». Кстати, что регионы эти могут стать независимы, никто в 1980-х явно не просчитывал. Что нам нужно сделать за 2005 год? Я пока не знаю ответа…

Евгений Бунимович: Я понял в нашем разговоре вот что. Вы все говорили с огромным пиететом: «Ясная Поляна», «Мариинский театр», «мехмат»…

А кто доказал, что эти слова хоть чего-то стоят? Ведь можно вообразить такие общества, такие времена, где все эти слова не будут иметь для большинства нации никакого смысла.

Будем считать, что большинство в России-2005 все же понимает им цену. И это — завоевание нашего образования. Всеобщей десятилетки.

Но при жизни одного поколения все может быть стерто.