Владимир ВОЛОДИН

BATMAN,
или Григорий Гурвич и его театр

К этому человеку, очень полному, в очках, с усиками, с весьма своеобразной дикцией, домашне-интеллигентными манерами и неистребимым желанием прямо перед телекамерой выпить с собеседником по рюмочке, страна уже привыкла. Григорий Гурвич - "ответственный квартиросъемщик" популярнейшей телепередачи "Старая квартира". Куда менее известно (поскольку телевидение, в отличие от театра, для нас - основной вид искусства), что этот человек возродил десять лет назад одно из уникальных явлений русской культуры - театр-кабаре "Летучая мышь". Театр, все десять лет живущий без государственных дотаций, в котором не бывает пустого зала. Театр, каких в мире, наверное, тысячи, а у нас в России всего один. Но начнем по порядку.
В восьмидесятом он приехал поступать в ГИТИС из еще полубольного КВНом Баку, из постоянно острящей, пишущей что-то веселое среды, поэтому рвался заниматься этим же в Москве. Спрос на людей, готовых добровольно веселить окружающих, в столице оказался устойчивым, и Григорий Гурвич, студент режиссерского факультета, быстро занялся постановкой молодежных капустников. В Доме актера была такая традиция, и парень, сам стремящийся писать и ставить капустники, был принят с удовольствием.
Вначале молодежь веселила сама себя, но под старый новый год в январе 83-го на молодежный капустник неожиданно позвали театральную элиту, которую молодежь и должна была веселить. Фонограмма того веселья, где слышно, как визжат от восторга замечательные актеры и режиссеры, хранится у Гурвича до сих пор. Сейчас, уверяет он, такого успеха у такой публики нельзя добиться уже ничем. В перерыве между капустником и танцами его, студента 3-го курса, остановил Марк Захаров: "Вам надо "Летучую мышь" в Москве возрождать".
Страной правил таинственный Андропов. В банях и магазинах вылавливали нарушителей трудовой дисциплины. А Захаров говорил о театре-кабаре, однажды уже бежавшем от советской власти. Гурвича, правда, идея обидела другим: какое-то кабаре, ресторан, публичный дом. Но Захаров был настойчив и в течение нескольких лет внушал, что именно этот молодой человек должен возродить именно этот театр. "Через какое-то время это будет можно", - уверял он.
Уже окончив ГИТИС, молодой режиссер стал интересоваться, что же такое он должен возрождать. Ему подарили книгу "10 лет "Летучей Мыши", изданную в 1918 году. Ничего общего даже с рестораном: студия, отпочковавшаяся от МХАТа, с запасом культурных и драматических традиций, а с другой стороны - все поющие и танцующие - предвестник "русского Бродвея". Такое замечательное соединение, бесконечно близкое ему и сегодня:
- Театр-кабаре, что это значит? Никто не знает, потому что в мире так называется и шоу трансвеститов, и какие-то очень тонкие, грустные европейские театрики - все кабаре. Для меня кабаре - это идеальная творческая свобода, это полная возможность использовать любые средства: литературные, музыкальные, пантомимические, кино, и не очень думать о том, как это соединяется с традициями того театра, в котором ты работаешь. Вот во МХАТе, например, или в Малом театре все время приходится оглядываться на традиции: это закон академических теаров. Там режиссеры находятся в странной ситуации, когда они как бы наследуют людям, которые им на самом деле ничего не завещали. Островский ничего не передавал Коршунову, но тот все равно обязан, потому что он в глазах общественности и руководства - наследник Александра Николаевича.
Лукавит, конечно, Григорий Ефимович: сам он сидит в кресле под большим фотопортретом Никиты Балиева, основателя первой "Летучей мыши", и помнит, помнит о традициях.
А тогда, в середине восьмидесятых, он стал физически ощущать: надо бы делать, возрождать. Впрочем, когда создавалась новая "Летучая мышь", на подъеме горбачевской перестройки в Москве открылись 250 новых театров, подвальных, крохотных (прошло десять лет, оставшихся можно пересчитать по пальцам).
Была еще одна причина, толкавшая его к созданию театра, - одна за другой не выходили его постановки. В "Маяковке" он все же выпустил дипломный спектакль, но, по политическим мотивам, с опозданием на год. Разницу между 85-м и 86-м еще помнят, наверное, многие - спектакль устарел. А потом пошли сугубо театральные коллизии: и в "Маяковке", и в "Ленкоме" и в "Сатириконе" его держали за способного, но выпустить ничего не давали. Его подталкивали к "Летучей мыши".
И хотя было совершенно непонятно, как это сделать, Гурвич решился. Он получил обещание, что при одном известном академическом театре будет маленький театр "Летучая мышь". Но его подвели, обещание так и осталось обещанием, и это было ужасно - куча закрытых спектаклей, а еще и с театром не вышло - полная катастрофа. И тут рядом оказались замечательные ребята, которые вдруг сказали: "Мы поможем".
Алексею Савченко-Бельскому было 26 лет, и был он одним из самых первых предпринимателей. Чем он занимался, Гурвич, кстати говоря, так и не понял: было полугосударственное, полукооперативное предприятие, чем-то вроде бы торговавшее. Бельский был человеком из театральной компании, авантюрного склада, которому нравилось участвовать в неожиданных предприятиях. О намерениях Гурвича он узнал из газетного интервью, сам предложил помощь и стал первым спонсором "Летучей мыши".
И вот было написано штатное расписание, составлен бюджет. Встал последний важный вопрос: где будет театр? "Было бы здорово, - сказал тогда Гурвич, - на том же месте, тем более, что оно осталось. Через семьдесят лет по тому же адресу открыться - это же классно". И они договорились с Сергеем Александровичем Исаевым - ректором ГИТИСа, чей учебный театр располагался в помещении старой "Летучей мыши". Был уже 89-й год, все был вдохновлены новыми идеями, все понимали, как прекрасно: старый российский театр вновь открывается по старом адресу - Большой Гнездниковский, 10, - здорово!
Алексей Бельский загадочно умер в возрасте 31 года. Самостоятельность - это очень тяжело. Вначале, когда была совсем маленькая команда, в труппе было 9-11 человек, довольно долго удавалось жить с билетов. Потом помогали спонсоры. С государством отношения не завязались.
- У меня как-то плохо получается, даже не знаю, почему, по коридорам ходить. Со спонсорами, с банкирами легче: они все люди нашего поколения - ребята под сорок - за сорок. И большинство из них как бы из нашей компании - тоже Стругацких читали в молодые годы, в курилке какого-нибудь КБ обменивались полузапретной литературой, на "Яузе" (я имею в виду магнитофон) Высоцкого слушали и Окуджаву, Ахматову на Галича выменивали. И ты с ними разговариваешь по-свойски. Они могут прямо сказать: "Денег не будет". Ну, и не будет. Могут и матом послать, но ты в ответ можешь послать тоже. А ходить по коридорам, где сидят чиновники старой формации, для меня слишком сложно. Они вежливы, но сквозь эту вежливость не пробьешься. И я начинаю нервничать, злиться, включается старая классовая ненависть, ну, не могу.
И опять слегка лукавит Григорий Ефимович, представляя все чуть проще и радужнее, чем оно есть. "Просить и унижаться он не любит, а у нас это как раз часто принято, - это говорит Любовь Александровна, жена Григория Гурвича, работающая в театре формально зав. литературной частью, фактически - всем, кем понадобится. - У него не получаются отношения со спонсорами, которые ему неприятны. Ломать себя не хочется, да и пока, к счастью, не приходилось. Те, кто видел наши спектакли, кому они понравились, те ему и помогают. Как ни странно, мы идем от творчества. И эти люди становятся нашими друзьями, настоящими друзьями".
Да, Гурвичу не просто: ему надо ставить спектакли, находить деньги и руководить командой, быть хорошим политиком в театре, вести "Старую квартиру", делать капустники в Доме актера. Стать художественным руководителем фактически частного театра в 30 лет достаточно тяжело вообще, в стране, где частный театр все еще дичь - тем более. Главное - поиски денег. Из-за этого за 10 лет он поставил всего шесть спектаклей. Правда, было снято несколько телевизионных фильмов. "Новый год на РТР", шикарный, дорогой, сняли два года назад. Но то, что каждый день главная забота - поиск денег - тяжело это и невесело.
Паровым катком, как и по всей стране, прошел кризис 17 августа 1998 года. "Великую иллюзию", популярнейший сегодня спектакль, театр выпускал как раз после этой "знаменательной" даты. Продумано, заказано и обговорено все было до кризиса. После него начали отпадать спонсоры, у которых не стало денег не только на поддержку театра, но и на более насущные дела. Расплатиться за заказанную и даже изготовленную уже громадную декорацию было нечем. Пришлось уговаривать изготовителей: "Ребята, отдайте так, мы потом вернем деньги. Все равно работа сделана, вам эта конструкция не нужна, на металлолом сдать - копейки получите". Ребята согласились. Получился замечательный спектакль.
Пересказывать "Великую иллюзию" бессмысленно. Спектакль составляют разнообразные фрагменты, каждый из которых надо видеть. Здесь песни из известных кинофильмов и мюзиклов, сольные номера и массовые сцены, стремительные "райкинские" переодевания. Но есть один момент, о котором стоит сказать: в сцене из "Эвиты" Эндрю Ллойд Уэббера, изображающей "вознесение" главной героини артистка, играющая роль Эвиты, поет и идет... по плечам и головам крохотной плотной толпы. Даже на фоне потрясающей игры всех участников спектакля это выглядит фантастикой. Такое не делают ни в одном театре мира, ставящем "Эвиту". Для этого нужны Россия, кризисы, постоянные поиски денег, возникший, как Феникс из пепла, театр-кабаре, молодые люди, не имеющие понятия о том, какие их права должен защищать актерский профсоюз, отчаянный балетмейстер, по чьему настоянию был избран этот вариант эпизода, режиссер, не испугавшийся возможности скандального провала, если девушка упадет, - наконец, сама артистка, каждый раз выполняющая этот запредельный номер. Где еще, как не у нас, может сложится такое сочетание.
Но это - одна сторона дела. Другая в том, что театр мюзикла должен жить по-другому. Гурвич бывал на родине жанра.
- Я просто поражался, когда был в Англии. Лондон, лето, жара дикая - и ежедневно полные залы в таких театрах, как наш. Конечно, это не лондонская интеллигенция. Это японцы, какие-то праздные австралийцы. Это туристский бизнес, собственно говоря. Классно поставленная индустрия развлечений, причем дорогая. Год, два, три это будет посещаться. Не потому, что там лучше ставят, потому что там другая жизнь - каждый день дикое количество туристов с деньгами в кармане. Причем приходят семьями: папа, мама, двое детей. Билеты дорогие - они сразу выкладывают фунтов двести с лишним. А еще в фойе продают кроме программок аудио- и видеокассеты, диски с музыкой спектакля, фирменные майки, бейсболки, кружки с символикой спектакля, маски, например, к "Фантому в опере" - коммерция, - вот на чем, помимо всего прочего, они живут. И еще государство дотирует театры в зависимости от сборов: продал билетов на сто фунтов - получил 1000 фунтов дотации, продал на 3000 фунтов билетов - сами посчитайте, на сколько дотация возрастает. А у нас что?
Он с удовольствием понаделал бы сувениров и кассет к своим спектаклям, да средств у него хватит на десяток маечек - это несерьезно. Нужно опять искать партнеров, чтобы пошли на риск. Самому же театру с таких коммерческих операций получить хоть малую толику - уже хорошо. Тем более, что операции достаточно рискованные - у нас нет праздных австралийцев. У нас нет того туристического бизнеса, неотъемлемой частью которого являются театры-кабаре. У нас другой зритель.
По окончании "Великой иллюзии", когда артисты на сцене раскланиваются, а из зала им несут букеты и букетики, пожилая женщина недалеко от меня говорит соседке: "Конечно, надо было прийти с цветами, но они ведь так дороги". Для этих двух арбатских старушек, попавших в "Летучую мышь" по бесплатным "социальным" билетам, сегодняшний вечер - изумительный яркий праздник в безумной бесцветной полуголодной жизни.
"Мы специально этих бабушек летом приглашаем, - говорит Любовь Александровна Гурвич, - это трудно делать в сезон, а бабушки тоже хотят смотреть. Бабушки - очень благодарная публика и воспринимают лучше, чем многие другие". Интересно, что сказал бы какой-нибудь британский владелец театра, узнав, что на дорогой, не окупающий себя выручкой от билетов спектакль, театр, не получающий государственных дотаций, раздает билеты старушкам. А Григорий Гурвич абсолютно спокоен.
- Сейчас лето, и мы позволяем себе билеты для пенсионеров. Да, у этой ситуации две стороны: когда у тебя все продается, билеты просто улетают, а тебе позарез надо зарабатывать, ты скорее всего этого не сделаешь. Но если у тебя есть какие-то места, почему нет - эти бабушки тебя поддерживают полным доброжелательным залом. А играть некоторые спектакли при полупустом зале невозможно. И здесь уже не о деньгах речь - должна быть атмосфера, она театр держит. Сегодня полный зал, но это еще не предел - приставные стулья все стоят в коридоре. В разгар сезона бывали случаи, когда здесь просто дрались и ломали двери. Скандалы были. С одной стороны, это тебя беспокоит, а с другой - радуешься: сломанная дверь в театр - это твое счастье.
Зал в "Летучей мыши" был практически полон в июле месяце в тридцатиградусную жару. Причем на двух разных спектаклях повторялась одна и та же картина: буквально изжарившиеся, постоянно отхлебывающие какую-нибудь жидкость люди - и после начала спектакля, как электрический разряд - забыта вода, забыта жара, затаенное дыхание зала, аплодисменты после каждого эпизода.
Я спрашиваю Григория Гурвича, не хотел бы он съездить с гастролями в ту же Англию, и получаю ответ, звучащий для простого российского (проще - советского) человека абсолютно дико. В Англии такой театр примут разве что в программе "дней российской культуры". Там не принято "ездить в Тулу со своим самоваром", там чтят свои традиции, свои театры и своих актеров. Наши же работают лучше, чем за границей, мощнее. В "Летучей мыши" сцену то и дело заливает яркий свет прожекторов, что не принято в зарубежных мюзиклах - там есть право на небольшие ошибки, скрытые полутьмой. Зачем тем же англичанам обижать своих?
В Москве сегодня в любом киоске, торгующем аудиокассетами, можно купить кассету с отрывками из рок-опер Эндрю Ллойд Уэббера, поют "ихние" исполнители. Могу поспорить, у Гурвича поют не хуже. Но это никого не интересует - не в Англии, чай, живем, чтобы своих чужим предпочитать. Тут надо договариваться, записывать... Там - схватил готовый диск, перекатал...
Но "Летучая мышь", можно сказать, летает. Станиславский когда-то утверждал, что срок жизни теара - 10 лет. Потом он или умирает, или как-то трансформируется. К исходу первого десятилетия своей истории театр Григория Гурвича переехал из подвала на Гнездниковском в нормальное театральное здание на Поварской. Теперь есть большой зал, сцена с поворотным кругом, и спектакли ставятся новые - для новых условий. Может быть, завтра в орбите "Летучей мыши" появятся новые Леши Бельские. Может быть, произойдет еще что-нибудь хорошее. Во всяком случае, трансформация налицо, и еще десять лет естественной театральной жизни впереди.