В этой рубрике мы будем знакомить читателей с произведениями художников, проявивших неравнодушие к прозаическим сторонам бытия.

В начале 1880 года российские газеты едва ли не в каждом номере писали о судебном процессе, последовавшим за разорением Скопинского банка. Событие по тем временам грандиозное. Две тысячи потеряли свои деньги, доверившись банку, сулившему огромные, опять же по тем временам, прибыли. Среди жертв финансового краха оказались, главным образом, представители так называемого среднего класса. Уголовная хроника зафиксировала несколько последствий этого эксцесса: два самоубийства, смерть от сердечного припадка и избиение клерка Звонарева, в недобрый для себя час появившегося у дверей московской конторы злополучного банка.
Подобное разорение, разумеется, было не первым в российской практике. Но… третьим за пять лет. Такого коварства общество стерпеть не могло. Гильдии промышленников, самые уважаемые купеческие фамилии и торговые ассоциации хором обратились к правительству с требованием что-нибудь предпринять. Сверху последовал ответ, что размещение частых вкладов - личное дело каждого и проблемы для государственных органов не представляют. А после краха Московского ссудного коммерческого банка в 1876 году, где, кстати, крутились и деньги городского бюджета, оно, правительство, уже предупреждало, что обещанные непомерно высокие проценты должны скорее отпугивать, а не привлекать. Не послушались - сами виноваты.
Это во всех отношениях разумное заключение, конечно же, не могло успокоить общественные страсти. Для таковой цели существовало русское искусство. Во всяком случае, именно так думал Владимир Маковский. Внушительное полотно "Крах банка" он изготовил с оперативностью, сопоставимой с телевизионным репортажем. Уже в начале 1881 года картина была куплена в коллекцию Третьяковской галереи. Со всей страстью российского разночинца Маковский порицал безусловное зло, призывал милость к падшим и сострадание к обманутым. У него не было сомнений в том, где именно коренится бесправие и обделенность его соотечественников. Даже карикатуристы из советского журнала как ни старались, не смогли достигнуть его сатирического пафоса, жирными кусками вложенного в изображение финансовых воротил, крадущихся от разгневанной народной массы. Снисходительное сочувствие к жертвам коммерческих махинаций Маковский выражал доходчиво и, так сказать, вполне революционно. Эти люди наивны и беспомощны, но их сделала такими буржуазная мораль. Он с гордостью вспоминал о своем несостоявшемся участии в одной из московских выставок: "Спрва разрешили…, но перед самым открытием приехал полицмейстер и запретил картину. Даже название ее вырезали из каталога. Полицмейстер заявил от лица генерал-губернатора: "Картине еще не время, она является солью, посыпанной на свежую рану".
Полицмейстер для Маковского фигура, как нынче говорят, знаковая. Он не только снял картину с выставки, но и как главный ее персонаж дал художнику пропуск в народовольческое движение. Критик А. Киселев написал в газете "Артист" три сотни пламенных строк, обличающих стража порядка, равнодушного к горестям пострадавших и стоящего на страже интересов банкиров-корыстолюбцев. Формула "олимпиец из участка", впервые прозвучавшая в этой статье, вошла в рацион либеральных публицистов на последующие три десятилетия.
Иосиф Бродский говорил когда-то об отрицательном опыте литературы XIX века: "Они учили думать, что человек ни в чем не виноват, все - от системы". И для Маковского социальный протест имел совершенно определенный адрес: полицмейстер, правительство и т.д. Российский непримитивизм в голландских тонах, подчеркивающий трогательность и драматизм сюжета, в живописи Маковского достиг предельной выразительности. Эстетические реалии за век, как известно, круто изменились. Но идеологические - остались прежними. И жанровая картина Маковского, считавшаяся устаревшей через несколько лет после написания, сейчас - вполне современна.

Юрий АРПИШКИН