Вряд ли какая-либо другая война задела и так широко взволновала купеческое сословие, как Отечественная война 1812 года. К этому времени оно уже занимало прочные позиции в русском обществе.
Солидным экономическим "жирком", если так можно выразиться, русское купечество обросло еще к началу царствования Екатерины Великой. Но несмотря на то, что роль купцов значительно возросла, сами они считали себя социально ущемленными. Только Манифестом 1775 года, изданным по случаю заключения мира с Турцией, купечество наконец освобождалось от ненавистной подушной подати. Теперь оно платило ежегодный налог в размере 1% с "объявленного по совести" капитала. Окончательное оформление купеческого сословия завершилось с изданием в 1785 году Городового положения. Купцы всех трех гильдий освобождались от натуральной рекрутской повинности, а 1-й и 2-й - от телесных наказаний. По этому закону каждый мог записаться в купеческую гильдию при условии объявления капитала. Для 1-й гильдии он составлял от 10 до 50 тысяч рублей, для 2-й - от 5 до 10 тысяч, для 3-й - не менее тысячи. Сильно сдерживала рост купечества система крепостничества, поскольку крепостные крестьяне - как государственные, так и помещичьи - даже имея необходимый капитал, могли перейти в желанное сословие только при наличии отпускных и увольнительных писем от властей и помещиков. Тем не менее к концу XVIII века сословие купцов стало более открытым, что не замедлило сказаться на его численности. Только в Москве проживало более 12 тысяч купцов и членов их семей. Среди купцов 1-й гильдии свыше трети уже являлось владельцами фабрик и заводов. Само же количество промышленных предприятий за время правления Екатерины Великой (1762-1796) выросло с 984 до 3161.
Надо сказать, что с петровских времен в стране существовала охранительная таможенная политика. Правда, Екатерина в начальный период своего царствования либерализовала внешнюю торговлю, что сразу привело к малоприятному для страны торговому балансу и падению вексельного курса. Опять была введена система запретительных тарифов, которая фактически уничтожила всякую конкуренцию с европейскими товаропроизводителями. К тому же Франция разродилась Великой Революцией, финансировать которую, покупая французские товары роскоши (основная статья импорта), ни Екатерина, ни тем более Павел I, за годы правления которого (1796-1800) торговый оборот с республикой сократился в 300 (!) раз, не желали. Однако непредсказуемый и сумасбродный император, менявший, бывало, свои распоряжения по нескольку раз за день, сумел однажды перепугать торговое купечество и промышленников, издав указ о разрешении свободного ввоза европейских и запрете вывоза за границу отечественных товаров.
Но по странному стечению обстоятельств на следующий день после опубликования указа Павел I скончался. Официальная версия гласила - апоплексический удар (инсульт). Хотя злые шутники, коих на Руси хватало во все времена, говорили, что это был то ли "апоплексический шарф", то ли "апоплексическая табакерка" - насильственная гибель императора для многих не была секретом.
Наступил новый век. На престол взошел Александр, который в числе иных нововведений разрешил ввоз в страну фарфора, фаянса и некоторых других предметов роскоши. Под "государственной крышей" таможенных ограничений на ввоз товаров начался "золотой век" отечественной индустрии. Если ранее главным заказчиком было государство, устанавливавшее фиксированные и выгодные для себя цены (что сдерживало производство на существующих предприятиях и тормозило открытие новых), то теперь производители ориентировались на частных покупателей. К примеру, количество суконных фабрик за период с 1804 по 1814 годы выросло со 156 до 235 - это являлось следствием освобождения купечества от обязательной казенной поставки сукна и разрешения свободной его продажи. Правда, по свидетельству потребителей данного товара, "сукна мундирные ... весьма худы и в носке непрочны". Зато парусину делали настолько отменного качества, что ее охотно покупали даже в Америке. Полотняно-ткацкое производство особенно было развито в Московской, Ярославской, Владимирской и Калужской губерниях, только в последней 2/3 производимой продукции шло на экспорт. Быстрыми темпами развивалось железо-чугунное производство.
Главным внешнеторговым партнером России была Англия, где традиционно большим спросом пользовалось русское сырье. О заинтересованности "туманного Альбиона" в торговле с Россией говорят следующие цифры. В 1803 году в русские порты прибыло из Англии 319 судов с грузом и 993 без груза (!). Отбыло на родину с грузом 1227 и без груза только 17 кораблей. В 1800 году из Англии ввезли товаров на сумму 46 500 тыс. руб., а вывезли на 61 470 тыс. руб. Положительный баланс впечатляет. Основные экспортные товары: зерно, мука, лен, семена, лес, скот, щетина, волос.
Все вышеописанное происходило на фоне постоянных войн, которые вела Россия. При Екатерине постоянной головной болью были турки, к концу царствования нервы ей малость попортили поляки. При Павле чудо-богатыри Суворова слегка потрепали наполеоновских маршалов и генералов. Затем сам Бонапарт преподал урок ученикам генералиссимуса под Аустерлицем и Фридландом. В конце июня 1807 года Россия была вынуждена подписать мирный договор с Францией в Тильзите и присоединиться к континентальной блокаде Англии. Военные неудачи привели к тому, что был потерян колоссальный рынок сбыта российских товаров. Прекращение торговли с Англией не замедлило сказаться на внешнеторговом обороте, который уже к концу 1807 года упал с 10 7445 тыс. руб. до 31 819 тыс. руб. В то же время внешнеторговый счет с Францией был 1511:257 (в тыс. руб.) не в нашу пользу. Потерпев три года, Россия ввела высокие пошлины на ввоз в страну предметов роскоши. В 1810 году Франция ввезла в Россию товаров всего лишь на 306 тыс. руб.
В любой войне шелест денежных купюр заглушает порой гром пушек. Отечественная война с самого начала приняла ясно выраженный экономический характер, и русскому купечеству пришлось смотреть на нее как на источник возможного экономического обогащения или разорения. К тому же армия Наполеона была нацелена в самое сердце купеческой Руси. В Москве бился пульс торгово-промышленной жизни всей России, и из нее по всей стране разливалась экономическая энергия.
Следует отметить, что русскому обществу, и прежде всего дворянству, купечество рисовалось в не слишком лестном виде толстосумов, которых горячим словом патриотического убеждения надо было подвигнуть на дело щедрой благотворительности. Купечеству отводилась роль, по сути, финансистов патриотической войны. Уже в первые дни сражений по требованию государя московское купечество и дворянство предоставили субсидии в 1 млн. руб. на покупку для армии тягловых волов.
Вот как описывает генерал-губернатор Москвы Ростопчин реакцию московских купцов на чтение царского манифеста о войне: "Сначала обнаружился гнев, но когда Шишков (государственный секретарь) дошел до того места, где говорится, что враг идет с лестью на устах, но с цепями в руке - ... негодование прорвалось наружу и достигло своего апогея, присутствующие ударяли себя по голове, рвали на себе волосы, ломали руки, видно было, как слезы ... текли по этим лицам, напоминающим лица древних. За шумом не слышно было, что говорили эти люди, но то были угрозы, крики ярости и стоны. Это было единственное в своем роде зрелище, потому что русский человек выражал свои чувства свободно и, забывая, что он раб, приходил в негодование, когда ему угрожали цепями, которые готовил чужеземец, и предпочитал смерть позору быть побежденным". Затем к собравшимся купцам вышел прибывший в Москву Александр I и "сказал им несколько лестных слов", а также известил о решении формировать народное ополчение.
Тут же начался сбор пожертвований, и уже в первые полчаса было собрано 2 400 000 рублей. Многие жертвовали 20, 30, порой 50 тысяч рублей. Расставаясь с деньгами, говорили: "Получил я их от Бога, а отдаю Родине". Впрочем, было бы ошибкой считать, что деятельность русского купечества ограничилась лишь пожертвованиями. Война привела к резкому сокращению импорта, да и внутри страны перемещение товаров было затруднено по причине занятия неприятелем значительной территории. Это не могло не вызвать скачка цен буквально на все товары. Городские жители, численность которых в России составляла 1 653 тыс. чел. (4,4% от всего населения), винили в этом купцов. В Петербурге, например, пользовались популярностью следующие стихи:

Лишь с Англией разрыв коммерции открылся,
То внутренний наш враг на прибыль и пустился.
Враги же есть все те бесстыдные глупцы,
Грабители людей, бесчестные купцы.
На сахар цену вновь сейчас и наложили,
Полтину стоил фунт, рублем уж обложили.

Правда, простому обывателю, не отягощенному чтением трудов Адама Смита, трудно было разобраться, где кончается ответственность русских купцов и начинается влияние стихийных экономических факторов. Разумеется, пользуясь своим монопольным положением, купцы не преминули поиметь свой процент в сложившихся экономических условиях. Один из офицеров, возмущаясь корыстолюбием московских торговцев, писал, что ежели до войны сабля стоила 6 рублей, пара тульских пистолетов 7-8 , ружье 11-12, а карабин - 15, то после воззвания императора по учреждению ополчения саблю можно было купить за 30-40 рублей, пистолеты за 35-50, а ружье или карабин дешевле 80 рублей и не стоили. На поставках в ополчение обмундирования и обуви нажились портные и сапожники, подняв цены в 3-4 раза. Может быть, тогда и появилась поговорка: "Кому война, а кому мать родна".
Сильный патриотический подъем, вызванный в русском обществе Отечественной войной, был как нельзя более на руку российскому купечеству. Развитие и усиление русской национальной торговли и промышленности было объявлено делом патриотическим и рассматривалось как крупный козырь в борьбе с Наполеоном. Правительство осыпает русских купцов и промышленников знаками милости и внимания. Журнал "Северная пчела" с восторгом пишет, что купцы теперь не стыдятся своего "русского торга" - не только не выдают, как делали раньше, отечественные товары за заграничные, но, наоборот, выставляют и подчеркивают, что они торгуют только русскими товарами.
В высшем обществе становится признаком хорошего патриотического тона покупать только русские товары и только в русских лавках. Иноземным товарам и купцам объявляется бойкот.
Осенью 1812 года вплоть до Совета в Филях большинство москвичей, в том числе и купцы, были уверены - город не сдадут. Но началась массовая эвакуация, жители вынуждены были бросать свое имущество и покидать столицу, забрав только то, что можно было унести в руках. Большинство телег власти конфисковали для вывоза раненых и ценного казенного груза.
Однако оставим за рамками нашего повествования ужасы московского пожара и возвратимся в первопрестольную в декабре месяце, вместе с городским головой Ростова Великого, купцом М. Маракуевым, одним из первых описавшим Москву, оставленную наполеоновскими войсками: "Народу было уже много, но мест для жительства недоставало совершенно. Лавок для торговли тоже не было, все сгорели, а по площадям были настроены временные, деревянные, также столики и рогожки заменяли гостиный двор. Тут продавалось все нужное и ненужное, дурное и хорошее".
Цифры убытков, понесенных московскими купцами, поражают воображение. Каждый из них, возвратясь на пепелище, подавал на имя генерал-губернатора перечень уничтоженного имущества и его стоимость. Листаем документы того времени.
Купцы 1-й гильдии: А. Ценкер - потеряно имущества на 787 057 руб. 50 коп. А. Корзинкин - на 388 542 руб. 37 коп. И. Лобанов - на 343 280 руб. 00 коп. М. Абдулов - на 373 580 руб. 00 коп. П. Кожевников - на 1 524 800 руб. 00 коп.
Трудно сказать, насколько честно указывалась сумма, но скрупулезность в подсчете копеек вызывает уважение. Потому что копеечка дорогой была. Скажем только, что по распоряжению генерал-губернатора Москвы Ростопчина жителям, разоренным неприятелем, полагалось содержание в сумме: 25 коп. - благородным и 15 коп. - разночинцам.
Вот что указал среди прочего в "реестре" убытков П. Кожевников:
- 2779 ящиков чая байхового на 1219981 руб.,
- 2 фунта цветочного чая на 19 руб.,
- сертук (так в документе - И.К.) темно-зеленый, новый - 80 руб.,
- оклад с образа Параскевы Мученицы - 15 руб.
И в конце приписано: "...сие показую по долгу присяги и чистой совести".
Москва слезам никогда не верила.
Вот что пишет в июле 1813 года своей родственнице фрейлина императрицы М.А.Волкова (ее письма были использованы Львом Толстым при работе над романом "Война и Мир"): "...Вчера и третьего дня я побывала в разных концах города. Везде идут постройки. Я ходила по лавкам, они стали гораздо богаче, чем прежде. Можно достать вещи, каких в прежнее время нельзя было купить ни за какие деньги. Больше всего удивили меня фабрики, находящиеся как в городе, так и в окрестностях. Можно подумать, что посещение французов способствовало процветанию Москвы. Теперь здесь приготовляют материи не хуже заграничных..."
Все мы со школьных времен помним гордый профиль Багратиона, хитрый прищур Кутузова, бесшабашную улыбку Дениса Давыдова. А как выглядел после войны наш герой - КУПЕЦ, в первую очередь московский? Между тем он обустроился, поднял из пепла разграбленное и сожженное "басурманами" хозяйство. Гордо носил на анненской ленте бронзовую Медаль "1812 г.". А теперь посмотрим, каким он стал через десяток лет после описываемых нами событий. Улыбнись, читатель.
"Ядро коренного московского народонаселения составляет купечество. Девять десятых этого многочисленного сословия носят православную, от предков завещанную бороду, длиннополый сюртук синего сукна с кисточкою, скрывающий в себе оконечности плисовых или суконных брюк. Одна десятая позволяет себе брить бороду, по одежде, по образу жизни, вообще во внешности, походит на разночинцев и даже дворян средней руки. Для русского купца, особенно москвича, толстая статистая лошадь и толстая статистая жена - первые блага в жизни... в экипаже сидит "поштенная" и весьма довольная собой борода, возле нее помещается плотная и объемистая масса ее дражайшей половины, разбеленная, разрумяненная, обремененная жемчугами, иногда с платком на голове и с косичками от висков, но чаще в шляпке и с перьями (прекрасный пол даже и в купечестве далеко обогнал мужчин по пути европеизма). Проходящие мимо купцы средней руки и мещане с удовольствием пощелкивают языком, смотря на лихих коней, и гордо приговаривают: ВИШЬ, КАК НАШИ-ТО!"