Борис Николаевич Ельцин должен уйти в отставку.

Сам. Лично. Добровольно.

Все этого ждут. Не только его враги, но и потерянные им друзья.

Я никогда бы в жизни не написал этих слов - не считаю себя профессиональным политиком, чтобы давать подобные советы: журналист, занимающийся политикой, наверное, в этом моя роль (точно так же, как журналист, пишущий повести).

Да, я журналист, и как человек, думающий над написанием слова, я испытываю чувство неловкости, когда пишу:

Борис Николаевич, Вы должны уйти в отставку.

У Вас не получилось.

Мне - сорок восемь, то есть, как и все люди моего поколения, родился при генералиссимусе, жил при четырех генеральных секретарях и двух президентах и, хотя и в одном городе Москве, но, так случилось, в двух разных странах. Вот чего уж никак не мог представить даже в кошмарном сне! Да и кто мог такое представить?

Жалею ли я о том, что нет больше на карте страны, в которой прошли детство, юность да и большая часть сознательной взрослой жизни? Да, конечно же жалею!

"Как хорошо было на открытой веранде ресторанчика на берегу маленькой горной речушки!.. Как ударял пряностями - так, что начинала кружиться голова, - Батумский порт!.. Как светили низкие звезды где-то посреди Каршинской степи! Полутемный винный подвал в старом Тбилиси, горы дынь на ташкентском рынке, тишина в скупых армянских предгорьях!.." - печально размышляет герой повести, получившейся у меня недавно, и в данном случае позиция героя совпадает с позицией автора, придумавшего этого героя.

Но! Но...

Не пойдет уже этот поезд в обратную сторону: горит, горит красный свет, да и вместо стрелок и самих путей - поле, заросшее бурьяном.

Да, вот так...

И когда кто-то истерично орет: "Нет, не так! Мы все вернем, мы все восстановим!", и выводит бабушек и дедушек с красными флагами на улицы и площади - для меня это лишь грязная игра грязных политиков, грязно пользующихся очень тонким, очень интимным человеческим чувством - щемящей тоской по уже прожитой и невозвратимой жизни.

Тоскую ли я о прошлом?

Да, тоскую.

Хочу ли я жить в прошлом?

Да нет уж, не надо.

Хотят ли дедушки и бабушки, которых профессиональный провокатор Анпилов заводит своими бесноватыми речами, чтобы их дети и внуки жили между очередями за колбасой и заседаниями парткома? Не думаю. В юность им хочется возвратиться, когда и голод не голод, и очередь не очередь. Любовь есть, друзья есть, надежды...

Потому-то нет большего чувства горечи, чем когда видишь на улицах городов стайки стариков и старушек: из Америки, Франции, Германии, Италии, да отовсюду, кроме России, которые на закате жизни путешествуют по миру, беззаботно щебеча. И совсем не миллионерши, и совсем не капиталисты...

Я не ушел от первой фразы, с которой начал эту статью.

Когда я говорю о том, что президенту Ельцину надо уйти в отставку, то меньше всего вспоминаю о Беловежской пуще. Была бы не Беловежская - была бы другая: национальным элитам стало тесно в кремлевском дворике! Местной, не московской партийной номенклатуре самой захотелось быть и президентами, и министрами, и послами. ("Знаешь, кем я был раньше? Военным переводчиком в Сирии. А теперь - советник-посланник. Звучит?" - сказал мне как-то один из таких новоиспеченных, с кем нечаянно свела судьба в одной из заграничных командировок. "Для этого вы все тогда и устроили", - помню, слишком зло бросил я в ответ).

Местная номенклатура сама желала распоряжаться всеми накопленными богатствами и не бояться вызовов на кремлевские ковры.

Тем более и новой, российской номенклатуре стало тесно в толпе старой, советской, и когда она придумала новый национальный праздник День независимости (От кого? От Молдавии или Киргизии?), то смысл праздника был предельно ясен - собственной независимости.

Я думаю о другом.

Почему же у Бориса Ельцина ничего не получилось потом, когда он уже стал президентом? Из-за обстоятельств? Череды исторических случайностей? Окружения? Семьи? Его самого?

Люди из его бывшего близкого окружения не раз говорили мне, что причина будущих неудач и ошибок заключается в том, что после августовских событий и практической победы над своим основным политическим соперником Михаилом Горбачевым Ельцин упустил время, а попросту на несколько недель пропал, оставив власть не очень добросовестным советникам.

Возможно, это так - неожиданные исчезновения Ельцина в самые критические моменты для общества (как, допустим, было на прошлой неделе) уже настолько привычны, что удивляются только совсем наивные иностранцы.

Но думаю, дело не в том, был он или не был на месте, то есть в своем кабинете, в тот самый переломный момент.

Я вспоминаю те многочисленные московские митинги и демонстрации (и до, и после августа), на которых Ельцин воспринимался как истинный народный герой и кумир толпы. Вспоминаю его выступления на межрегиональной депутатской группе, куда и сам входил, когда был избран народным депутатом СССР. Вспоминаю - и не забуду тронувшие всех слова на похоронах ребят, погибших в августе 91-го: "Простите меня, своего президента".

А дальше что? Что еще осталось в памяти такого, чтобы заставить меня, гражданина, гордиться своим президентом?

92-й, 93-й, 94-й, 95-й, 96-й, 97-й... Наконец, этот, вновь трудный, полный потрясений - 98-й...

Крах вкладов, обман с ваучерами, разгром парламента, чеченская война, люди на рельсах, падение рубля.

Общество может жить в состоянии иллюзий. Может жить надеждами. Может жить даже в атмосфере страха - и на это есть противоядие. Жить, испытывая ежемесячные, а то и еженедельные разочарования, вызванные действиями центральной власти и прежде всего президента, - трудновато, трудно, очень трудно.

Да, нельзя винить во всем президента и только президента, и я далек от "преувеличения роли личности в истории". Но что-то слишком много историй, связанных с самим президентом, которые и порождают атмосферу бесконечных разочарований.

Он лично порождает обстановку всеобщей неопределенности, когда даже его ближайшие соратники узнают о своих отставках из теленовостей. Он сам создает ситуацию вселенской неразберихи, когда обещания, сделанные вчера, опровергаются другими обещаниями, часто прямо противоположными, которые делаются на следующий день. Он сам заставляет перестать верить в собственные слова, потому что уже спустя неделю они полностью опровергаются событиями, которые полностью дискредитируют сказанные им слова. Наконец, кадровые решения, которые он принимает, приближая к себе людей из тех, что то ли сами шубу украли, то ли у них шубу украли (типа одиозного Березовского), развязывает руки чиновникам более мелкого масштаба окружать себя совсем уж сомнительными личностями.

Но и это далеко не все.

Он не попросил прощения за чеченскую войну. Он пальцем не пошевельнул, чтобы вытащить пленных из Чечни. Он не вышел к голодающим медикам и шахтерам. Он не сказал пенсионерам, почему его же чиновники лишили их последних нищенских вкладов. Он не вышел во главе колонны на антифашистскую демонстрацию (как, кстати, поступают некоторые его официальные друзья - западные президенты). Он не хочет никого, кроме тех, кто твердит ему: "Все в порядке, Борис Николаевич, все очень хорошо, ваш рейтинг достиг уже космических вершин".

То есть он поступает, как...

Наконец-то я понял, как именно.

Он выступает в привычной и истинной своей роли, роли, которая была скрыта за новыми красивыми идиомами: как первый секретарь обкома партии.

Первому секретарю невозможно понять, зачем нужен парламент, когда всегда было бюро обкома партии.

Первому секретарю не нужны спорящие с ним - послушные ему нужны.

Первому секретарю не нужно слышать, что там о нем говорят на улицах, - он всегда, как неприступной крепостью, окружен аппаратом, который, чтобы сохранить себя, должен охранять в первую очередь того, кому он служит.

Типичную историю мне рассказал замечательный писатель Анатолий Приставкин, который как председатель Комиссии при президенте по помилованию занимается, согласитесь, очень важным человеческим делом: несколько лет он не может попасть не только к президенту, но последние четыре месяца его не соединяют и с помощником помощника президента. Но то, какое ЦК создали на Старой площади, назвав его на американский манер "администрацией", - это особая песня.

Вот такие дела...

Да, однажды он вышел перед стотысячной толпой и сказал:

"Простите меня, своего президента".

Такого президента у нас уже давно нет.