Ему 24 года. У него была непопулярная профессия. Он служил в подмосковной полиции. В звании сержанта. Скандалы последнего времени приучили нас смотреть на полицейских, как на разновидность преступной группировки – грабящей, бьющей, пьющей, берущей взятки. Росшее в наших душах в нулевые годы политическое озлобление привело к ожесточению. К резкости. К нежеланию вникать в обстоятельства. К неспособности видеть в полицейских людей.
С наступившей чередой уличных протестов всё как-то ещё больше опростилось, огрубело. Задвигались массы. Улетучились индивидуальность, культурность, тонкость, ушло внимание к маленькому человеку. То, что многим из нас, русским людям, оставлено в наследство родителями, бабушками и дедушками – детьми жестокого века. То, чему учила нас русская литература. То, что давали нам лучшие школьные учителя.
Сегодня герой этой заметки был приговорён одним из подмосковных судов к четырём годам условного срока. Спасибо судье, который вынес этот приговор. Благодарю за человечность.
Поздняя осень прошлого года. Сержант полиции, любящий сын, задушил из сострадания болевшую раком мать. Болезнь осложнилась, пришли сильные боли, терпеть их без регулярных, по нескольку раз в день, обезболивающих уколов, невозможно. Видимо, у женщины была IV-я, неизлечимая стадия заболевания. Рассказывают, что на этой стадии от ужасных болей люди теряют сознание. Дальше пусть скажет сухой язык следствия: «действуя из сострадания к матери … по настойчивой просьбе последней о лишении ее жизни неустановленным предметом задушил ее».
Поставьте себя на его место. Для лечения или облегчения страданий матери, нужны огромные, невозможно огромные при его небольшой зарплате, деньги. Семья, наверное, небогатая. Сбережений нет. Общественной медицины, скажем это прямо и твёрдо, тоже нет. Общественный хоспис для каждого безнадёжного ракового больного отсутствует. Зато, если чего-то от этой фикции общественной медицины хочешь получить, то, разумеется – справки, бумажки, беготня, потерянное время. Церкви недосуг, занята защитой своего доброго имени от нападок либеральных нехристей. Но зато она хорошо умеет спрашивать у родственников умерших от рака, накануне отпевания, не самоубийцей ли был покойный.
Поэтому, если у твоего родного человека IV стадия рака, то при имеющихся здесь обстоятельствах, «помоги себе сам» - трать последние деньги, сиди и моли, чтобы Бог послал больному избавление от страданий. А мама смотрит в его глаза и молит о том же. Не только из-за себя, но и из-за бессильных мучений того, кого родила и вырастила. И кто ещё толком-то и не жил в свои 24 года.
Как он решился? Какие страдания испытал? Что думал и мог ли думать после того, как сделал то, о чём его просила мама? Думать об этом больно и неделикатно. Он, возможно, сидел у постели или на постели, уронив голову, взяв руку матери. Сколько всё это длилось? В наступившей тишине. В пришедшем опустошении и странном освобождении. Затем он встал, тихо закрыл дверь, вышел на улицу, вдохнул пахнущий прелой листвой воздух. Пришёл в следственный городской отдел, признался во всём. Написал заявление об увольнении из полиции. Оборвались две жизни. Мир этого не заметил.
И всё это произошло в стране, где целое десятилетие пух нефтегазовыми доходами бюджет. Где бывшая министр здравоохранения, с именем онегинской героини, с изящным изгибом холёных рук и длинными ногами в красивой, обтягивающей юбке, умно и красиво говорила о достигнутых в здравоохранении успехах.
Рассказанное случилось в державе, где и сегодня «суверенные фонды», в том числе фонд национального благосостояния, составляют почти 5 триллионов рублей, половину годовых доходов федерального бюджета. Где золото и валюта у гномов из Центрального Банка почти 510 миллиардов долларов. Люди во власти, вы звери?
Сержант, конечно, виноват. Но он не виноват.
