Опустели залы холодного, бездушного здания на Крымском Валу. Оглохли. Уехала выставка Серова. Разошлась. Дремлют в пути домой усталые, тёплые картины: лица навсегда ушедших людей, краски навечно потухших эпох.
Остался в Русском музее пасынок - картон Серова, поджавший некрасивые губы, одетый в суровую пастель, нахохлился гуашью. Брошенный, нелюбимый сегодняшним временем ребёнок. Баловень умерших советских книг. Не приехал в родную Москву.
Грязный снег кричит сорванной кожей – вдали масса спекшихся тёмных фигур – чернецов с мутными, страшными, сходными ликами.
Налево оторопело застыл, сжался охристый московский дом. Серые, зелёные, коричневые, изломанные, напряжённые линии нависли спинами. Фуражки, пики, сабли, винтовки. Летят к ползущему на снег чёрному, грозному потоку.
Рубить, колоть, топтать, хрипеть лошадиным оскалом, дышать в лица горячим паром коней, калечить подковами. Смять, раздавить, разогнать, промчаться торжеством по опустевшим улицам.
Сила, ярость, бесславие победы, разгром?
Это в 1905-м. Что потом? Как это понять теперь - издалека? Видна в изломанных линиях слабость, минутное, уходящее, отчаянное торжество перед гнущей, напирающей массой.
Она и одолеет. Поглотит напряжённые линии, зальет равнодушной, густой чернотой то, что стояло за ними – за их скупым разноцветьем. Яркий мир розовых рубашек и бантов, солнечного света, живых портретов, раскинувшихся из угла в угол платьев. Ляжет чернота на шею Юсуповой тёмной траурной полосой – сдавит её, свернёт времени голову набок.
Что за яркая, живая, сочная эпоха и каково предчувствие её конца! Холод, грязь, грубость, ушедшая доблесть страшно погибшей страны.
Выставка Серова уехала. Опустели залы.
Нужно бы теперь на весь этот покинутый простор выставить одинокий серовский картон «Солдатушки, бравы ребятушки …».
Чтобы не было очередей, президентов, культурных министров, толп, гидов – никого.
Ночь, пустота, одинокий сторож, звук его старых, стоптанных шагов, вставших пред картоном. Эхо рухнувших эпох: «… где же ваша слава?».
