Михаилу Сергеевичу Горбачеву – 80 лет.
Свобода слова и демократия, рыночная экономика и частная собственность, конкурентные выборы и многопартийность, ослабление цензуры и освобождение политзаключенных, открытие границ и прекращение гонки вооружений, падение Берлинской стены и уход из Афганистана.
Даже если бы только чем-то одним из этого перечня мы были обязаны Горбачеву – и то он, безусловно, был бы среди великих. Но все это – его заслуга.
Когда-то я был одним из тех, кто сразу ему поверил. «Ты только не сверни на полдороге, Михал Сергеич, Михал Сергеич!» - напевали мы вмиг разлетевшуюся по стране кавээновскую песенку.
Потом – одним из тех, кто его критиковал. За непоследовательность и медлительность, за прославление Сталина и изгнание Сахарова с трибуны съезда, за речи о «происках антиперестроечных и деструктивных сил, стремящихся свернуть страну с пути социалистического выбора» и отказ от всенародных выборов президента…
На то, чтобы понять, сколь многим мы ему обязаны, понадобилось полтора-два года наблюдения за его преемником.
Очень многое из того, что сделал Горбачев, приписывают Ельцину – но это миф, написанный (как обычно бывает в истории) победителями.
Его – властителя шестой части суши, - никто не заставлял начинать перемены в стране. Сколько бы нам потом ни рассказывали о падении цен на нефть и непосильной гонке вооружений, технологическом отставании от Запада и стремлении советской номенклатуры превратиться из коммунистов в капиталистов. На его властный век с лихвой хватило бы ресурсов: десять-пятнадцать лет он мог править самовластно, безмятежно и комфортно.
И все же он решился, изменив не только свою судьбу – судьбу страны и мира.
Сравнения двух президентов, чьи дни рождения и юбилеи отделены лишь месяцем, неизбежны.
Начиная политические реформы, Горбачев добровольно ослаблял свою власть.
Все реформы Ельцина вели только к усилению его власти.
Горбачев не предотвратил (или не смог предотвратить) кровопролития в Нагорном Карабахе и Тбилиси, Вильнюсе и Баку. Но, ужаснувшись этому, он не допустил кровопролития в Москве. И он, помнивший о «Пражской весне» и Будапеште, не отдал (хотя и мог!) приказ советским оккупационным войскам сохранить «социалистический лагерь».
Ельцин не испугался крови - ни в Москве (в октябре 1993-го), ни, тем более, в Чечне.
Ни Горбачева, ни его соратников никто не мог обвинить в коррупции, воровстве и обмане граждан собственной страны.
Ельцин (а тем более – его окружение) стали символами и того, и другого, и третьего.
Горбачев, уходя, не требовал для себя и членов своей семьи неприкосновенности.
Ельцин сделал это главным условием своей отставки.
Горбачев, перестав быть президентом, многократно и публично высказывал свое несогласие с тем, что творили его преемники.
Ельцин молчал, что бы ни происходило (единственное исключение – возвращение советского гимна). Как будто соблюдая неписаный договор, на условиях которого ему и «семье» даровали неприкосновенность.
Горбачев, потерявший власть, сохранил необычайную притягательность. Его общества ищут, к нему прислушиваются, им восхищаются.
Ельцин, потерявший власть, тут же стал неинтересен практически никому, кроме близких друзей и родственников.
«Ах, как вы все меня торопили, - грустно скажет мне Михаил Сергеевич при первой встрече осенью 1996-го, - мол, надо быстрее и решительнее! И не понимали, что быстрее было нельзя: тогда все бы рухнуло. А потом мы недооценили угрозу прихода к власти группы Ельцина, основанной на популистских лозунгах. Радикализм всегда привлекателен обещанием быстрых перемен к лучшему...».
Это был съезд «Яблока», где его встречали и провожали овацией, брали в плотное кольцо видеокамер и диктофонов и выстраивались в очередь для того, чтобы с ним сфотографироваться. А в соседних с ним креслах в первом ряду сидели его давние оппоненты - Юрий Афанасьев и Виктор Шейнис, Леонид Баткин и Егор Яковлев.
А за год до этого, в мае 1995-го, в Петербурге отмечали 10-летие перестройки. После выступления Горбачева на трибуну Мариинского дворца вышел мэр Анатолий Собчак и заявил: «Мы выслушали традиционную по своей длительности речь последнего Генерального секретаря, который всегда хотел только власти». Тут Михаил Сергеевич не выдержал: «Эх, Анатолий Александрович, хотел бы я только власти – ты бы меня и сейчас встречал, как Генерального секретаря!». И пока оторопевший Собчак искал, что ответить, Горбачев задумчиво добавил: «Да, пожалуй, и не ты бы встречал». Присутствующие начали тихо сползать под свои кресла…
Испытание властью выдерживают немногие. Испытание потерей власти – единицы: это дано лишь самым великим. Таким, как Михаил Горбачев. Низкий Вам поклон, дорогой Михаил Сергеевич.
Борис Вишневский
Оригинал здесь
