Один из наиболее характерных признаков путинской эпохи — политика целенаправленной дискредитации правозащитных организаций.
Начиная с 2004 года, когда Владимир Путин заявил, что многие неправительственные организации озабочены лишь получением финансирования от зарубежных фондов и «не могут укусить руку, с которой кормятся», кремлевская пропаганда поставила на поток нехитрый тезис: правозащитники — это люди, которые, получая иностранные деньги, отрабатывают их тем, что «вредят интересам России».
Недавно на одном из питерских телеканалов проводили опрос на тему «Доверяете ли вы правозащитникам?». Результат — три четверти позвонивших в студию ответили «нет». Хотя в той же программе показали сюжет, где у петербуржцев на улице спрашивают, куда они пойдут за защитой своих прав, к правозащитникам или в милицию, и большинство отвечает, что к правозащитникам. В том, что массированная пропагандистская обработка существенно изменила общественное мнение, сомневаться трудно.
Еще раз в Петербурге в этом пришлось убедиться у Соловецкого камня — традиционного места встречи питерских правозащитников, — на следующий день после убийства Натальи Эстемировой. Пришли около сотни человек — в основном те, кто всегда приходит на подобные встречи. При этом не появился ни один из высокопоставленных питерских чиновников или депутатов, уже не говоря о губернаторе Валентине Матвиенко. Точно так же их не было и на пикетах памяти Анны Политковской — но тогда это еще можно было объяснить страхом: о столь нелояльном поступке (учитывая, какое отношение к Политковской демонстрировал Владимир Путин) «наверх» донесли бы немедленно. Сейчас «фактор страха» не работал — но рефлекс уже сформировался.
Впрочем, на федеральном уровне на убийство Эстемировой отреагировали уже не так, как три года назад на убийство Анны Политковской. И хотя заместитель министра внутренних дел Аркадий Еделев в качестве одной из версий убийства предположил, что все дело в том, что Эстемирова «получала валютные средства, гранты за исполнение каких-то поручений», — куда важнее было то, с чем выступил президент. А он выразил соболезнования, заявил, что убийство связано с профессиональной деятельностью Эстемировой, а затем высказал и вовсе неслыханное — что деятельность правозащитников важна для страны и что они хотя и неудобны власти, но необходимы. Правда, сказано это было в Германии — в «экспортном варианте», но ведь и Владимир Путин впервые высказался об убийстве Анны Политковской, будучи в той же стране. Но говорил совсем другое — нет нужды пересказывать…
Сюжеты об убийстве Натальи Эстемировой показали федеральные каналы — и обошлись при этом без традиционных причислений правозащитников к «агентам влияния». О нем, как о важнейшем событии, написали почти все ведущие издания. А на подоспевший к тому времени очередной доклад Freedom House о соблюдении политических и гражданских свобод в мире в 2009 году, в очередной раз поставивший Россию на одно из последних мест, не последовало привычных заявлений МИДа и его добровольных помощников из Госдумы, Совета Федерации, Общественной палаты или «Медиа-Союза» — что, мол, Freedom House «выполняет политический заказ», что это «провокация», что мы «не потерпим некомпетентных поучений в области прав человека».
А ведь надо еще вспомнить, что ранее Медведев ввел в состав Совета по развитию институтов гражданского общества и правам человека целый ряд людей, известных своей независимой от власти позицией. Заявив на встрече с Советом, что «в России представление о правозащитной деятельности сильно искажено», что «у значительной части чиновников, что, на мой взгляд, просто опасно, возникло ощущение, что любые неправительственные организации — это враги государства, с которыми нужно бороться, чтобы через них не просочилась какая-нибудь зараза, которая подорвет устои нашего строя»…
Это прозвучало столь резким диссонансом по сравнению с прежней путинской риторикой, что трудно не задаться вопросом: что происходит?
Реальное изменение политического вектора — пусть и в одной, узкой области — или старая как мир игра в «доброго и злого следователя»? Президент действительно хочет отойти от «путинской парадигмы», в рамках которой правозащитники проходили по разряду «внутренних врагов» и «предателей», или разыгрывает роль либерала перед западным (в первую очередь) и перед российским (во вторую) общественным мнением? Президент заинтересован в том, чтобы с нарушениями прав человека велась реальная борьба или хочет использовать правозащитную тематику для каких-то своих целей? И чем это закончится: изменением отношения общества к правозащитникам или созданием очередных «карманных» структур, имитирующих гражданское общество и правозащиту?
Хотелось бы, конечно, выбрать «оптимистичные» версии, но трудно не обратить внимание на то, что в последние дни резко участились атаки на правозащитников. Обыски и «изъятия» в центре «АГОРА» в Казани, возбуждение уголовного дела за «экстремизм» против Игоря Аверкиева в Перми, убийство правозащитника Андрея Кулагина в Петрозаводске.
Случайность? Или таким путем Медведеву (и не только ему, но и обществу) напоминают, что его «президентский контракт» не дает ему, несмотря на формальное распределение полномочий, возможностей контроля за силовиками? Или это часть сценария, в котором каждое «либеральное» действие власти немедленно уравновешивается «реакционным» противодействием?
Смотри также: Оригинал статьи
