Заместитель председателя партии «Яблоко» Александр Гнездилов после некоторого перерыва вновь стал гостем программы Владимира Кара-Мурзы-старшего «Грани недели», выходящей в эфире радиостанции «Эхо Москвы». Исторические темы, предлагаемые ведущим для обсуждения гостями эфира, становятся отправной точкой для размышлений экспертов о сегодняшнем дне России и мира.
В этом выпуске речь шла о гонениях на Александра Солженицына, столетие которого в эти дни отмечает Россия, об исторических последствиях октябрьского переворота, об истоках сталинизма в современной России и причинах страшной «Хрустальной ночи» в нацистской Германии.
Владимир Кара-Мурза-старший
― Здравствуйте, в эфире радиостанции «Эхо Москвы» еженедельная программа «Грани недели», в студии Владимир Кара-Мурза. Слушайте обзор важнейших событий прошедших дней и анализируйте мнения экспертов и гостей нашей передачи. Итак, сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Добрый вечер, Александр!
Александр Гнездилов
― Добрый вечер, Владимир! Добрый вечер, уважаемые радиослушатели!
В. Кара-Мурза-старший
― Какова, по-Вашему, роль Октябрьского переворота 1917 года в истории России XX века?
А. Гнездилов
— Думаю, огромная роль. И во многом предопределяющая, и во многом роковая. Как и вообще всех событий 1917 года, и окружающих его лет, потому что, конечно, политические перемены наступили в России именно в тот момент, когда это было меньше всего нужно — в момент Мировой войны. И во многом были следствием тягот этой войны.
Если бы те политические перемены в сторону демократизации, формирования ответственного правительства и созыва всенародного избранного Учредительного собрания, которые были запущены Февральской революцией, удалось бы осуществить в ходе цивилизованного политического процесса: например, на выходе из первой русской революции в 1906 — 1907 годах, когда лидеры кадетской партии вели переговоры с людьми из окружения Николая II и пытались достичь такого решения, пытались создать ответственный кабинет, то в мирное время, после окончания Русско-Японской войны, этот процесс протекал бы совершенно иначе. Он устоялся бы. И к началу Первой мировой войны в России существовали бы легитимные авторитетные власти вызывающие большее или меньшее общественное доверие.
Если мы посмотрим на результаты Первой мировой войны — в эти дни мы отмечаем 100-летие ее окончания — Вы поймете, почему я начинаю с этого разговор о русской революции. Потому что революция октября 1917 года,.. Вот что произошло в результате Первой мировой войны? Все страны в ходе этой бойни подверглись очень тяжелому политическому испытанию. Но демократические государства, парламентские государства, конституционные, такие как – Франция, Великобритания – они смогли пройти это испытание.
Первая мировая война стала крахом для империй, стала крахом для государств с вертикалью власти, для государств, где общество недостаточно участвовало в делах управления. Это Германская империя — династия Гогенцоллернов. Это и Австро-Венгерская империя — династия Габсбургов. Это Османская империя. И это Российская империя.
Причем в России этот крах произошел не на выходе из Первой мировой войны, как для Германии и Австро-Венгрии (а для Османской империи даже чуть позже). Это произошло в разгар Первой мировой войны, во время военных испытаний. И потому февралем-мартом далеко не ограничилось. Стремление народа выйти из непонятной ему войны, войны, решения по поводу которой не принималось по-настоящему всенародно избранным парламентом, по-настоящему ответственным правительством, это стремление народа выйти из войны стало таким сильным, что была готовность поддерживать любые политические силы, которые выступали с этим лозунгом. Включая и антигосударственные силы, которые выступали не просто за смену государственного строя России, а просто за прекращение фактически ее исторического существования и за строительство с нуля некоего нового мира, в названии которого — «Союз Советских Социалистических Республик» — в конечном счете, не оказалось даже слова «Россия».
Те страны, где народ в какой-то степени был государством, то есть формировал государство и чувствовал ответственность за решения правительства — там, хотя и с большими трудностями, война все-таки не привела к краху политического строя. А там, где государство держалось от народа подальше, боялось его, подавляло его, не доверяло ему, стремилось к самодержавию, как в случае с Россией, там в результате политический строй оказался уязвим.
Более того. Николай II отказывался на протяжении предыдущих 20 с лишним лет, в том числе — в годы мирного времени, ограничить свою власть, услышать голос подданных, сформировать по-настоящему сильную контролирующую государство Думу, представляющую по-настоящему все слои общества, и сформировать правительство, ответственное перед этой Думой. Вот этот его отказ сменился затем моментальным легким разрушением всей прежней государственности в феврале-марте, когда с одной стороны отрекается Николай, и за себя, и за сына, а на следующий день отказывается от престола его брат Михаил.
Одновременно, еще в начале Февральской революции, им была распущена Государственная Дума. И это означало, что Временное правительство не имело никакой настоящей парламентской поддержки. Его легитимность была очень сомнительной. И сразу рядом, вместе с Временным правительством, в результате и появились эти органы, Советы, которые претендовали на то, что они в не меньшей степени выражают позицию общества. То есть перед уходом от власти Николай еще и разрушил даже те слабые политические институты, которые существовали.
И потому Временное правительство чувствовало себя достаточно шатким, достаточно слабым. И в силу того, что собиралось продолжать выполнять союзнический долг в Первой мировой войне, что очень сильно роняло его авторитет в глазах народа в тот момент. И в силу сомнительной своей правовой легитимности, слабости правовой, которая сразу привела к двоевластию. И, когда потом еще возник разлад между Керенским (как вторым главой Временного правительства, после князя Львова), и одним из лидеров армии генералом Корниловым, когда движение армии в Петроград для того, чтобы содействовать законному правительству в наведении порядка, превратилось в движение в Петроград для защиты порядка (как они его понимали) от законного правительства, — вот этот раскол между Керенским и Корниловым, между Временным правительством и армией создал еще большее окно возможностей для большевиков. У них не получилось в начале июля, когда они совершили первую попытку государственного переворота, начали бои в Петрограде. А вот в конце октября (или по новому стилю в начале ноября) им это удалось.
И Учредительное собрание, демократически избранное в разгар войны, по уникальной, необычной даже для большинства стран Запада на тот момент по своей демократичности, системе всеобщего равного прямого и тайного голосования, когда могли конкурировать разные политические партии, когда могли участвовать женщины, то Учредительное собрание, которое могло породить из себя новую Россию, в составе которого ясно были выражены предпочтения общества (большинство имели правые эсеры, то есть социалисты и, возможно, в перспективе социал-демократы, которых я совсем не идеализирую и не являюсь их сторонником), политическая воля народа была выражена. И еще через два месяца, в январе 1918 года, эта воля народа была большевиками нарушена: Учредительное собрание разогнано, демонстрации в его поддержку были жестоко подавлены.
И в результате с самого начала был основан политический строй, стоящий, во-первых, на насилии, как на одном из фундаментов. Насилие, не ограниченное законом. Наоборот, законы порождались насилием! И это не было то умеренное, дозированное насилие, которое всегда осуществляется государством в виде арестов, тюрем, работы полиции и спецслужб, но которое осуществляется в рамках закона, оно дозировано, ограниченно, контролируемо через парламент, через независимую судебную систему, через средства массовой информации — так называемую «четвертую власть». Нет! Это всё сразу стало разрушаться! Начались запреты газет, внесудебные аресты. Этот государственный строй сразу был основан на насилии, как на своем базисе.
И вторая, конечно, вещь, которая в огромной степени предопределила всю дальнейшую российскую историю XX и XXI века. То, что новый строй пытался очень сильно игнорировать человеческую природу, выдвигая утопические идеи. И, в конечном счете, нашел компромисс в том, что фактическое положение дел и декларации существовали в режиме постоянного двоемыслия.
И возникла та ситуация, которая существует до сих пор — когда самые громкие, самые пафосные, самые общие слова с высоких трибун произносятся людьми самыми жестокими, самыми безнравственными, самыми подлыми. Вот эта ситуация официального двоемыслия, когда за всем стоит желание власти, а в дальнейшем и желание льгот, привилегий для партийной номенклатуры, эта система начала складываться именно в тот период.
Это не значит, что мы должны идеализировать до-октябрьскую Россию, и тем более — до-февральскую Россию. Но мы должны понимать, что тоталитарный строй потому и тоталитарный, что в эту машину официальной лжи, официального двоемыслия волей-неволей включались все слои населения. Ложь как основа жизни, и насилие как основа государственной политики в значительной степени сохраняются и до сих пор. По сути, право сильного определило потом и события октября 1993 года, и в значительной степени определяют российскую политику до сих пор. Вот это наследие, которое сформировали 1917 год и Октябрьский переворот.
Понятно, что хотя личную ответственность несут за это большевики, но, тем не менее, мы должны говорить и об исторических корнях. Мы должны говорить о том, как избежать революции. Тут две разные вещи: бороться с революционерами — это дело спецслужб, защищающих государственный строй. Но бороться с революцией, предупреждая ее социальные причины — вот это важнейшая вещь!
И это не было сделано властью в императорской России. Причем не только Николаем II. И не только его отцом Александром III, который заморозил Великие реформы. Но даже при Александре II, при котором эти Великие реформы и осуществлялись. Мы можем вспомнить, что когда в 1860-е годы Московское и Тверское дворянство отправляли к императору свои прошения — «адресы» — с предложением политических реформ, оба раза эти дворянские собрания были разогнаны. Тверичей даже на несколько месяцев посадили в крепость под арест.
Даже такие вещи, которые были при Екатерине II — допустим, созыв делегатов, избранных делегатов от сословий для разработки уложений государственных законов, так называемая Уложенная комиссия — даже такие чисто консультативные вещи при Александре II были невозможны. Притом, что при Петре I мы видим такую практику: выборность от тех или иных сословных групп небольшого количества делегатов — для обсуждения своих профильных, групповых вопросов.
И потому, например, Петр Струве… А это видный российский философ, человек, который прошел очень большой и спорный политический путь. Он был и среди ранних социал-демократов — с Плехановым и Лениным. Потом он был среди либералов-кадетов. А к концу жизни пришел к ультра-консервативным взглядам, склоняясь к австрийской версии фашизма. Вот Струве в сборнике «Из глубины» писал о причинах революции 1917 года, усматривая корень еще даже в ситуации 1730 года.
Он писал: «Владимир Ильич Ленин-Ульянов мог окончательно разрушить великую державу Российскую и возвести на месте ее развалин кроваво-призрачную Совдепию потому, что в 1730 году отпрыск династии Романовых, племянница Петра Великого, герцогиня курляндская Анна Иоанновна победила князя Дмитрия Михайловича Голицына с его товарищами-верховниками и добивавшееся вольностей, но боявшееся «сильных персон» шляхетство…» «События 1730 года, — пишет Струве, — имели для политических судеб России роковой предопределяющий характер».
Это нам говорит о дальновидности политиков, которая требуется для предупреждения революций. О том, что, вполне возможно, события 2018 года и более ранних лет, закладывают основу для будущей трагедии — 2030, 2040 или 2050 года. Вот о чем нам чрезвычайно важно не забывать.
В. Кара-Мурза-старший
― В ноябре 1961 года Сталинград был переименован в Волгоград. Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Александр, почему это решение до сих пор не кажется бесспорным части россиян?
А. Гнездилов
— Я думаю, что здесь мы можем выделить 2 фактора и 2 группы людей, которые хотели бы возращения названия «Сталинград». Первая группа людей – это люди, которые по-своему очень трепетно относятся к памяти о Сталинградской битве, к истории Великой Отечественной войны. Они в этом искренни, и они апеллируют к опыту, например, Парижа, где существует авеню Сталинград. Но надо помнить, что Сталин французов ведь, за редким исключением, не репрессировал. Репрессии, смерть и кровь затрагивали в первую очередь население нашей страны. И поэтому французы могут на это смотреть немножко своим образом, а мы на это смотрим со своей колокольни.
И, безусловно, возвращение имени Сталина Волгограду означало бы усиление гражданского конфликта, означало бы реабилитацию и обеление убийцы. Означало бы, что еще живые жертвы политических репрессий, что их родные, их семьи, которых миллионы и в которых сохраняется память об этих репрессиях — получают просто плевок в лицо.
И это означает, что убивать граждан России можно, и потом, в конце концов, все равно в истории потомки найдут тебе оправдание. И это крайне вредный, крайне опасный пример для современной власти.
Многие люди в современной власти — это как раз вторая группа сторонников возвращения названия «Сталинград». Потому что их-то как раз история Великой Отечественной войны совершенно не волнует, кроме как для пропагандистских заявлений, типа «можем повторить». А их интересует обелить Сталина, заявить, что могут существовать какие-то такие вещи, ради которых можно забыть и простить, например, массовые убийства.
Потому что, если удастся отмыть и списать миллионы человеческих жертв Сталину, тогда нынешним властям с легкостью простится всё, что они делают. Это огромная индульгенция, огромное пространство для вседозволенности, для произвола — и в отношении своего народа, в первую очередь, но и в отношении других народов тоже. И это просто огромный риск, угрожающий жизни, здоровью и благополучию миллионов людей в России.
Потому что это вопрос не о прошлом! Это вопрос о сегодняшнем дне и о будущем. Это вопрос о рамках дозволенного! О том, что можно и что нельзя делать правителю, чтобы в дальнейшем его имя увековечили. Как в Новосибирске пытаются сейчас установить памятник, или как пытались пускать «сталинобусы» — это всё вопрос о том, что можно и что нельзя делать с людьми.
Это вопрос о нравственных основах государства. Это вопрос о том, есть ли у государства установленные народом границы произвола в отношении человека, в отношении личности. И в отношении семьи, когда детей так называемых «врагов народа», объявленных таковыми бессудными «тройками», совершенно без вины и совершенно без всякого народа, а после этого их членов семьи отправляли в лагеря, а их детей отправляли в детские дома. Это было просто разрушение жизней огромного количества людей. И это на свой лад не менее страшно, чем преступления Гитлера и гитлеровцев в Сталинграде. Потому что это делали вроде как «свои», это делали соотечественники и не в военное время.
Есть такое высказывание, что 1937 год — особый, уникальный, как и вообще феномен сталинских репрессий и 1930-х годов и конца 1940-х годов. Потому что гражданские войны и репрессии в революционных режимах существовали, но так, чтобы они продолжались непрерывно и с такой яростью уже через десятилетия после революции, через 20 — 30 — 35 лет после прихода к власти, чтобы система постоянно требовала новой крови граждан, даже без выраженной политической угрозы себе — это, конечно, вещь феноменальная. По своему черному значению она совершенно беспрецедентна.
И еще мы должны помнить, если говорим о подвиге Сталинградской битвы и о героизме защитников Сталинграда, что в основе этого исторического события все равно лежит трагедия — трагедия войны. А вина в этой трагедии в огромной степени лежит на руководстве Советского Союза, которое не было готово к нападению на Гитлера, которое обескровило армию, которое заключало с Гитлером союз, которое подписывало с ним секретные протоколы.
Карта раздела Польши с подписями Сталина и Риббентропа от 28 сентября 1939 г.
Вот на днях была годовщина реализации торгового соглашения, когда Советский Союз начал поставлять ресурсы в конце 1939 года в уже воюющую с Англией и Францией нацистскую Германию. Важно не забывать, что Сталин, помимо всего прочего, один из виновников трагедии Сталинграда. Ведь он один из тех, кто своей безумной политикой создал саму эту необходимость сотням тысяч и миллионам людей своим здоровьем, своей кровью, своей жизнью искупать ошибки и преступления его государственной политики.
В. Кара-Мурза-старший
― В эфире программа «Грани недели», в студии Владимир Кара-Мурза. Продолжаем наш выпуск. 80 лет назад нацисты устроили в Германии «хрустальную ночь». Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Александр, почему население Германии так быстро поддалось антисемитской истерии?
А. Гнездилов
— Мне кажется, здесь принципиально важен выход из этих групповых категорий, потому что это, собственно, то, чем пытались оперировать сами фашисты, беря выдуманные или реальные прегрешения какого-нибудь отдельного еврея, и приписывали это всемирному еврейскому заговору, всему народу в целом. И в итоге придя к идее о необходимости уничтожить евреев, уничтожить цыган. И точно так же уничтожать те или иные группы по политическому признаку — например, коммунистов. Точно так же уничтожать, например, представителей сексуальных меньшинств. Уничтожать людей, которые казались им неправильными по своим характеристикам – людей умственно не вполне здоровых.
Вот надо видеть весь спектр, все пространство индивидуальных выборов каждого отдельного человека в этой ситуации. Ведь мы можем вспомнить, что Гитлер не приходил к власти в Германии большинством голосов. За него голосовало огромное число немцев, миллионы людей. Но все-таки такого момента, когда он получил бы в Германии более 50% голосов, не существовало. Да, были территории, в основном это тогдашний восток Германии, где его партия, Национал-социалистическая рабочая партия Германии, НСДАП, собирала большинство голосов. А были территории, например — на Рейне, где Гитлер не получал даже относительного большинства, где он не получал больше четверти голосов на свободных выборах, до тех пор, пока существовала хоть какая-то конкуренция, пока она не была им самим уничтожена.
Можно вспомнить, что существовали, даже в самые страшные времена, антифашистские группировки, такие как, например, «Белая роза», которые жертвовали своей жизнью. Что были такие люди, как рабочий Эльзер, который попытался устроить взрыв против Гитлера. Существовали такие люди, как будущий канцлер Германии, социал-демократ Вилли Брандт, который бежал из страны и вел работу в Скандинавии, создавая антифашистские ячейки.
В Берлине есть, например, «Музей тихих героев» — это люди, которые в Германии укрывали евреев годами от преследования нацистов, не выдавали их. Кто-то попадался, кто-то не попадался, кому-то удалось до 1945 года, таким образом, досуществовать, кому-то не удалось. Тем не менее, такие примеры есть — и это не отдельные люди, это десятки и сотни людей.
Существовали люди, которые находились в режиме внутреннего диссидентства. Мы можем, например, вспомнить судебного чиновника Фридриха Кельнера, который все это время вел дневник, который потом вышел с замечательным названием «Одураченные».
Существовали и просто аполитичные граждане. Но, конечно, мы должны вспомнить фразу о том, что больше всего злу в моменты нравственных переломов способствует нравственный нейтралитет. И, конечно, существовали эти самые «одураченные». И, конечно, их было большинство уже к концу 1930-х годов, к 1938 году, когда произошла «хрустальная ночь». Эти люди громили синагоги, уничтожали еврейские магазины, лавочки, дома в еврейских кварталах, поджигали их, били стекла. Второе название «хрустальной ночи» — «Ночь разбитых витрин». И почему «хрустальная»? Из примерно 25 миллионов рейхсмарок ущерба, 5 миллионов — это было как раз разбитое стекло.
Почти 100 человек было убито, еще больше людей было ранено, искалечено, и одновременно несколько десятков тысяч евреев были арестованы. И никто, разумеется, из погромщиков. Это тот самый случай «приватизации государства»: когда одна политическая группировка, один политический клан полностью подменил собой государство. И в результате вся система правосудия просто перестает работать. Потому что, если здесь видим и действуем, а здесь не видим и не действуем, и здесь найдем, за что вас посадить, а здесь мы не найдем — это значит, что государство в современном, правовом его понимании просто отсутствует.
Эти события, помимо всего прочего, были важным опытом насилия для общества. Это было перешагивание определенной черты в направлении к газовым печам. Это еще не концлагеря, где уничтожаются люди. Хотя лагеря уже существовали, но еще не было массового уничтожения людей. Но эти события — это был еще один шаг «туда», к расчеловечиванию общества, к потере чувства нравственности, к потере границы дозволенного.
Мы должны вспомнить наш замечательный сериал «17 мгновений весны», где на эту тему существовал целый ряд очень точных фраз о происходившем. То, что говорил, например, там один из героев, Мюллер в гениальном исполнении Леонида Броневого. Помните? «Когда где-нибудь вместо слова «здравствуйте» произнесут «хайль» в чей-то персональный адрес — знайте, нас там ждут, оттуда мы начнем великое возрождение».
И еще одна гениальная сцена в этом сериале, которая, по-моему, недооценена. По крайней мере, ее редко вспоминают. Это Тихонов и гениальная работа Гриценко в роли нацистского генерала. Когда он говорит: бюргеры не хотят отстаивать своей точки зрения на судьбы родины. Никакой ответственности – только подними руку за того, кто этим занимается за тебя, только крикни «хайль, Гитлер!», все станет сразу понятно, никаких волнений.
Вот этот момент перекладывания ответственности, страха понять, что это происходит рядом с тобой, что это касается тебя… Когда это понимание существует, но оно убирается вовнутрь, трансформируется в лояльное, конформное поведение, с целью обеспечить себе комфорт и не стать следующей жертвой. И это такая вещь, которая и создает чувство вседозволенности.
«Если скажут предать – предай, если скажут убить – убей». Ведь с формальной точки зрения мы не можем сказать, что хотя бы 20% или 30% немцев непосредственно лично кого-то убили, или непосредственно лично кого-то ограбили. Они просто закрывали глаза. Убивала и грабила меньшая часть населения — 5-7-10%. А большинство «просто» закрывало глаза.
Активисты партии, все приспособленцы, которые хотели сделать себе карьеру, кто хотел в этом участвовать, кто искренне в это верил, и кто неискренне в это верил, кто на этом зарабатывал, кто приспосабливался — это всегда сравнительно небольшая часть. А большая часть виновата молчанием, конформностью, лояльностью. Тем, что поднимает руки за все, что угодно: за начало войны, за вторжение в Чехословакию — и неважно идет ли речь о 1938 или 1968 годе. Кто всегда поднимает руку и дальше идет к себе домой варить суп в надежде, что все как-то обойдется и рассосется.
Нет, не обойдется. Это так не работает. Здесь как раз и есть создание пространства для преступлений и дальнейшего движения к бездне. Для дальнейшего движения к войне, которая стала грандиозной катастрофой не только для других стран, и не только огромной трагедией нашей страны, но она стала огромной трагедией и для самих немцев.
В. Кара-Мурза-старший
― В ноябре 1969 года Александр Солженицын был исключен из Союза писателей. Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Партийные идеологи объявили Солженицына «литературным власовцем» и начали травить писателя. Почему?
А. Гнездилов
— Здесь нужно сказать, что проблемы у Солженицына начались за несколько лет до того, еще в конце правления Хрущева, когда в его окружении стали появляться и усиливаться люди сторонники неосталинистских взглядов — Шелепин, Семичастный и другие. Они стали занимать все более заметные позиции в партии. В этот самый момент, когда была выставка и в Манеже, Хрущева натравили на художников-авангардистов. Тогда была известная его разборка с Вознесенским, тогда впервые возникли проблемы у Солженицына — сорвалось вручение ему премии за «Один день Ивана Денисовича». И тогда же у него возникли цензурные проблемы.
А потом Хрущев ушел, эта группировка, участвовавшая в заговоре против Хрущева, еще больше усилилась впервые годы правления Брежнева. И дальше в 1966 году Солженицыну запретили публиковать два его произведения, которые относятся к числу наиболее сильных из написанных им — это «Раковый корпус» и «В круге первом». Конечно, про «В круге первом» мы понимаем, в чем там дело. Там ведь речь идет о дипломате, который по соображениям совести совершает с формальной точки зрения предательство национальных интересов, потому что он связывается с иностранным посольством для того, чтобы сообщить о работе над советским ядерным проектом. Потому что он понимает, что эта работа представляет собой просто угрозу всему человечеству — ядерная дубинка в руках Сталина. Понятно, что это такая вещь, открыто противоречащая не только тогдашним представлениям советской элиты о дозволенном, о нормальном и правильном.
И дальше, когда он подвергся всей этой цензуре, то в 1968 году он обратился с письмом к съезду Союза писателей СССР. Письмо вместо выступления, потому что выступить ему не дали. Там он сказал о нетерпимом далее угнетении, которому подвергается художественная литература из десятилетия в десятилетие со стороны цензуры, и с которой Союз писателей не может мириться. Что не предусмотренная Конституцией и поэтому незаконная, но нигде публично не называемая цензура «тяготеет над литературой, осуществляет произвол неграмотных людей над писателями». Что это пережиток Средневековья.
И далее он говорит то, что, в принципе, относится и к сегодняшнему дню. Потому что мы знаем, что и сегодня государство (причем всё более активно, мы слышим это с экранов телеканалов постоянно!) пытается эту цензуру под тем или иным благовидным предлогом протащить. Так вот, Солженицын тогда говорил о том, что государство пытается отрицать базовые задачи художника, то, для чего собственно он и творит.
Он пишет: «За нашими писателями не предполагается, не признается права высказывать опережающие суждения о нравственной жизни человека и общества, по-своему изъяснять социальные проблемы или исторический опыт, так глубоко выстраданный в нашей стране. Произведения, которые могли бы выразить назревшую народную мысль, своевременно и целительно повлиять в области духовной или на развитие общественного сознания, — запрещаются либо уродуются цензурой по соображениям мелочным, эгоистическим, а для народной жизни недальновидным». И так далее.
Вообще, это просто потрясающий совершенно документ, и он напоминает о том, как сложилась литературная судьба в Советском Союзе Бунина, Булгакова, Платонова, Мандельштама, Волошина, Гумилева, Клюева. Пишет о том, что рано или поздно будут признаны Замятин и Ремезов, что действительно случилось. Вспоминает Пушкинскую фразу «любить умеют только мертвых», актуальную и сегодня. При жизни Эфроса чиновники травили, дотравили, теперь он классик. То же с Юрием Петровичем Любимовым. Точно так же с Высоцким. Точно также с рок-музыкой. Через десятилетия провести, например, концерт памяти Галича ночью на Первом канале — это мы можем. А при жизни будем его уничтожать, заставим пережить несколько инфарктов, выдавим из страны. Вот собственно, какие вопросы ставил тогда Солженицын.
Он писал: «Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу, в нужную пору предупредить о грозящих нравственных и социальных опасностях, не заслуживает даже названия литературы… Тиражи ее идут не в чтение, а в утильсырье». И мы сейчас это видим по кинотеатрам, что эти все пропагандистские поделки, ради которых запрещаются или передвигаются в прокате другие фильмы, ради которых Министерство культуры теперь постоянно злоупотребляет своими должностными обязанностями по выдаче прокатных удостоверений, что эти поделки просто проваливаются на 95%. Туда начинают то солдатиков, то школьников, то еще кого-то загонять, чтобы хоть как-то заполнить зал. Потому что настоящей необходимости у зрителя, пусть даже у отдельных категорий зрителей, вэтом не существует.
И, кроме того, Солженицын писал о том, что Союз писателей в этой ситуации должен не быть предателем и штрейкбрехером, он должен защищать своих членов-писателей от цензуры. Быть по-настоящему независимой организацией, представляющей писателей перед государством, а не поддакивающей. И естественно, что все приспешники советской власти, начиная с Шолохова и других, все приспособленцы обрушились на него, они вели с ним непримиримую борьбу. И в 1969 году это все кончилось его исключением из Союза писателей.
А в дальнейшем его просто выдавливали из страны. За правду, за поддержку свободы, за поддержку базовой функции литературы как искусства — вот за все это с ним и стали бороться. Начали распускать слухи, что его арест в конце войны — а он всю войну прошел на фронте, был награжден — его арест за критику руководства СССР, лично Сталина, что это якобы было некое предательство. И стали поэтому называть его «литературным власовцем». Это была попытка приклеить ярлык.
Есть известный плакат. По-моему, он в «окнах ТАСС» был:
Своей стряпней предатель Солженицын,
Впадая в клеветнический азарт,
Так служит заграничным темным лицам,
Что ныне поднят ими как штандарт.
А потом с ним случилось (к счастью — еще при жизни!), то же, что и с другими: он оказался живым классиком. И все стали отдавать ему почести, приезжать с ним беседовать, пытаться его награждать.
Другое дело, что к концу жизни и сам Солженицын отчасти скорректировал свои политические воззрения, изменил приоритеты, которые он расставлял. И Солженицын 1960-х — не Солженицын 1980-х, например (мы помним «Москву 2042» Войновича), и не Солженицын 2000-х.
Но это уже другой вопрос. А здесь мы говорим о той выдающейся роли Солженицына в борьбе за правду и за свободу искусства, которую он вел в интересах всего общества в 1960-е годы.
В. Кара-Мурза-старший
― Это всё. Вы слушали программу «Грани недели» на волнах радиостанции «Эхо Москвы». В студии работал Владимир Кара-Мурза. Всего вам доброго.
