Старый вопрос этот, поставленный войной, все еще продолжает волновать русскую эмиграцию. Я всегда был убежден, что самая постановка этого вопроса и ложна и опасна.
Ложна потому, что нет общей меры для измерения зла. Одни указывают на принципы, определяющие злодейства этих тиранов (национальный, классовый, расовый и т. п.), другие на количество жертв, третьи на элементы садизма или личной подлости у властителей и т.д. без конца. Спор становится бесплодным, подобно спору о сравнительных достоинствах виселицы и гильотины.
Но этот спор и чрезвычайно опасен, так как часто приводит демократию к дефетизму и, как будто бы и впрямь ей не остается иного выбора, как только между разными вариантами фашизма. Отталкиваясь - часто справедливо - со всей силой от одного черта, начинают идеализировать или обелять другого. Психологически это понятно. Но это зрелище человеческой слабости принадлежит к самым тяжким испытаниям нашего времени. Видим же мы Томаса Манна, захромевшего налево со времени гитлеровщины. Не той же ли болезнью, но в острой форме, заболел физик Фукс, выдававший Советам секреты атомной бомбы?
У нас, у русских эмигрантов, мы видели столько нападений и "налево" и направо, что их не перечесть, и мы не сможем никогда свести старых счетов иначе, как путем всеобщей амнистии. А ведь Мережковский и Бердяев вместе с Т. Манном принадлежали к самой свободолюбивой элите нашего культурного мира.
Я понимаю, конечно, что бесплодный морально и политически спор: "Сталин или Гитлер" становится иногда неизбежным во время войны. В минуту опасности люди не проявляют чрезмерной брезгливости в выборе союзников. Можно понять радость Черчилля, который после гитлеровского вторжения в Россию увидел в нем спасительный для Англии перелом войны. Можно также понять и радость тех русских людей, которые видели в неизвестном им Гитлере освободителя от слишком известного домашнего врага. Впрочем, понять не значит оправдать. Радость Черчилля, как и радость русских пораженцев, завели обоих в опасные политические тупики.
По крайней мере, мы, русские эмигранты в Америке, и после падения Европы были избавлены от необходимости выбора фашистских станов. У нас был свой стан, - военный стан демократии. Мы были счастливы, что могли сражаться, хотя бы мыслью и словом, под звездным знаменем свободы. Я в свое время тоже испытал радость - вместе со всеми невольными обитателями французского концентрационного лагеря в Марокко - в день 22 июня 1941 года. Но моя первая мысль была: "О, если бы оба эти гада пожрали друг друга!"
Далеко не все русские смотрели так на вещи. И, конечно, не испанцы, которых было большинство среди нас. Только в поляках я чувствовал тогда единство настроения. Если бы вожди демократии, Черчилль и Рузвельт, руководились этой идеей, мир ныне не стоял бы перед перспективой новой атомной войны.
Нам, профанам, представлялась эта политика такой ясной. Конечно, помогать оружием Сталину, пока он был слабейшей стороной, чтобы истощать силы Гитлера, но не объявлять его соратником и другом демократии, относиться к нему так, как сам он относился к нам: как временным союзникам и будущим врагам. И, конечно, обратить оружие против него сейчас же, как только выяснилось поражение Гитлера, а Сталин уже начал порабощение демократических народов: Польши и Югославии.
Вместо этого ему была отдана половина Европы и бесконтрольная власть над 100 миллионами людей. Теперь к ним уже прибавилось 450 миллионов китайцев. Америка своими руками создала колоссальную силу Евразии, которая теперь угрожает ее жизни.
Говорят, иная, - единственно мудрая, - политика была невозможна потому, что народные массы в странах демократии были во власти иллюзий, и нужны были годы, чтобы они отрешились (совсем ли отрешились?) от их власти. Вернее было бы сказать, что во власти иллюзий были не массы, а их вожди, близорукие и невежественные. Это они, с помощью печати, дезинформировали и деморализовали и свои народы и свои армии. Во время войны печать самых демократических стран была довольно послушна дирижерской палочке правительств.
Страшные ошибки и политические преступления демократических вождей, совершенные во время войны, теперь ясны почти для всех. Но значит ли это, что ими была совершена ошибка в самом выборе главного врага? Нет, они были правы: Гитлер был врагом номер первый для их стран, для свободы и человечества. И это вне всякого отношения к гнусности его принципов, его деяний или его личности. Просто по двум причинам:
во-первых, в чисто военном отношении он, несомненно, был сильнее Сталина, и
во-вторых, его разбойничий стан находился в центре Европы, откуда он мог совершать свои вторжения по всем направлениям.
Европа почти вся была уже в его власти. Еще одно усилие, и Англия могла бы пасть, и тогда, по моему глубокому убеждению, мы должны были бы сказать "прости" свободе на долгие века. Едва ли одна Америка могла бы долго сопротивляться соединенным силам всей фашистской Нео-Европы. Но, может быть, вопрос ставится иначе для России, и для нее Сталин, а не Гитлер был первым врагом? Здесь мы подходим к самой сути нашей темы.
Глубочайшее заблуждение, - и одно из самых опасных в наше время - думать, что какой-либо народ, или страна могут спастись одни, своими собственными путями, среди всеобщей катастрофы. Мир стал слишком тесен и слишком связан для изолированного или совершенно независимого существования народов. Время "национальной" политики прошло безвозвратно. В наши дни лучшая национальная политика есть лучшая интернациональная политика.
О, конечно, политические традиции XIX века еще держатся. Известно, что политика есть самая косная из сфер культуры. Мы в США осуждаем некоторых сенаторов Среднего Запада за их изоляционизм. Большинство американцев, однако, уже понимают, что их судьба неразрывно связана с судьбой Европы и Азии. Но те же реакционные изоляционистские настроения существуют и в Англии и во Франции - повсюду.
К несчастью, со времени революции большинство русских, и на родине и за рубежом, живут в состоянии политического и духовного изоляционизма. Это как бы расплата за столетие утопического интернационализма русской интеллигенции XIX века. Многие открыли родину впервые в годы первой войны - тогда, когда в мире эпоха национальных отечеств была уже на исходе. Народные массы, впрочем, никогда не знали культуры Запада, а теперь они искусственно отрезаны от нее, в течение более 30 лет, своими тюремщиками. И вот что теперь больше всего поражает в политических соображениях молодых, старых и даже престарелых эмигрантов: они нередко рассуждают так, как будто бы Россия была одна на свете.
Когда-то итальянские патриоты, боровшиеся за освобождение и объединение Италии, с гордостью говорили: Italia fara da se (Италия справится одна), хотя в действительности и она не обошлась без помощи Франции. В первые годы русской революции мы тоже могли повторять: Russia fara da se. С тех пор миллионы, десятки миллионов людей, некогда дышавших воздухом свободы или хотя бы глотнувших его, - на том свете, в порядке ли естественной смерти или от руки палачей. Те же, кто живут на земле Советов, воспитаны в такой атмосфере рабства, что с трудом могут представить себе возможность иной, свободной мысли и жизни.
Оптимисты, не чувствующие истории, воображают, что жажда свободы и борьба за нее возникают спонтанно во всяком обществе, где есть угнетение. Если под борьбой понимать бунты, спорадические восстания угнетенных, то, конечно, такие восстания рабов происходили всегда. Но только никогда, ни при Спартаке, ни при Уоте Тайлере, ни при Пугачеве они не приводили к свободе.
Свобода, в том смысле, в каком ее понимает современная демократия, не есть природное, врожденное влечение. Это продукт тысячелетней культуры христианского Запада. Первобытный, и русский, человек, когда говорит о свободе, думает о своем собственном освобождении. Порабощение врагов ему кажется лишь расширением сферы своей свободы. Но свобода демократии есть свобода для всех, то есть и для врагов.
Много веков борьбы и соглашений понадобилось для того, чтобы аристократическое чувство личного достоинства расширилось до признания всеобщего, человеческого достоинства. Как далек от этого идеала весь мир, в том числе и русский, кроме срединного острова западной цивилизации, душа которой в Англии, а сила - в Америке.
Совершенно неубедительны аналогии с прошлым русского революционного движения для оценки перспектив будущего. Вся русская интеллигенция, без исключения, дышала западом, - в то время, когда запад переживал романтическую пору своего освобождения. Даже славянофилы обязаны Западу своим первоначальным свободолюбием. Даже русская бюрократия, даже императоры не могли оставаться вполне чуждыми освободительным влияниям с Запада. Конечно, ими же питалось и русское революционное движение, имевшее на Западе, в эмиграции, свои штабы.
Спросим себя, дует ли сейчас с Запада этот освободительный ветер? Увы, Запад с трудом пытается отстоять от сил внешнего и внутреннего фашизма свой традиционный уклад жизни; его позиция, даже при самых смелых социальных реформах, существенно консервативна. Он и не помышляет о том, чтобы силой своих идей размыть, растопить вечные льды России. Он успокаивается на утопии раздела мира между зоной свободы и зоной рабства. Но черная зона рабства неуклонно растет, и суживается угрожаемый остров свободы.
Какие надежды существуют, при этих условиях, на освобождение России?
Все надежды связаны прежде всего с обороной Запада. Устоит ли он со своими традиционными началами жизни, приспособленными к новым условиям социалистического общества, окрепнет ли и проявит энергию необходимой экспансии, и льды России растают, - конечно, не без борьбы и внутренних потрясений. Потухнет очаг свободы на Западе - и у России не будет никакой надежды на освобождение. Над миром отяготеет новая византийская деспотия - быть может (как и старая) на тысячу лет.
Конечно, у русских патриотов за рубежом есть и своя собственная задача, и важность ее мы не хотим преуменьшать. Это - готовить свержение сталинизма, которое одно, по-видимому, способно предотвратить страшный исход в атомной войне. Но и в этой революционной работе главное - это проникновение в Россию западных демократических идей, западного, пусть скромного, опыта свободно-социалистического хозяйства.
Но наряду с этой чисто русской задачей участие русской эмиграции в жизни западного мира диктуется и чисто русскими интересами. Неустанно продолжать работу по информации относительно существа сталинского режима, преодолевая естественную апатию или безнадежность от слабости результатов; участвовать, кто может, в творческой работе Запада по выработке новых форм мысли и жизни, и, наконец, участвовать, когда придет час, и в его военной обороне против сталинской России.
Какой бы тяжелой ценой русскому народу ни пришлось оплатить свою свободу, она стоит того. И его свобода неизменно связана с свободой мира, то есть, прежде всего западного мира, которая может быть куплена только ценой победы над московской тиранией, угрожающей всему миру.
Более чем когда-либо, сейчас быть добрым русским значит быть добрым европейцем или американцем, или гражданином демократического мира.
Другие статьи Г.П. Федотова смотрите в разделе "История и современность"
