СМИ поговорило с политиками, на которых завели административные дела по статье 20.3.3 КоАП РФ, о том, что из себя представляет «дискредитация» вооруженных сил, чем грозит повторное нарушение российского законодательства и стали ли они цензурировать сами себя, чтобы не попасть под более суровое наказание, чем штраф.
На вопросы издания ответил член Федерального политического комитета партии «Яблоко», председатель Псковского регионального отделения Лев Шлосберг:
Лев Шлосберг. Фото: пресс-служба партии «Яблоко»
«14 апреля были составлены два протокола об административном правонарушении по ч. 1 ст. 20.3.3 на мою жену Жанну Шлосберг и на меня из-за публикации на наших страницах «ВКонтакте». Судебные заседания состоялись в один день, 20 апреля. Нас признали виновными и присудили штрафы 30 и 32 тысячи соответственно. Оба судебных решения нами обжалованы, даты заседаний в областном суде еще не назначены. У нас было 10 дней на обжалование после получения решений. Решения мы получили по почте и в течение 10 дней, в начале мая, подали жалобу на незаконность этих судебных постановлений.
26 апреля на меня составили еще один административный протокол по той же статье, по одному из моих видео-комментариев. В том случае, если решение суда будет, на наш взгляд, законным, дело будет закрыто. Если суд примет решение в пользу полицейского протокола, то это решение также будет обжаловано в областном суде.
Период опасности для каждого человека, получившего наказание по части 1 статье 20.3.3, начинается с момента вступления в силу первого решения суда о виновности. В течение года крайне нежелательно быть привлеченным к ответственности по этой статье еще раз. Это может повлечь за собой уголовное наказание с диапазоном от крупного штрафа до трех лет лишения свободы.
Все мы понимаем, что с того момента, как это первое судебное решение вступит в силу, нам нужно быть крайне осторожными. Никто из нас не намерен завершать или на год прекращать публичную политическую активность.
Репрессивное законодательство написано так, чтобы его можно было применять произвольно, как было в прошлом году в делах о «причастности» к деятельности экстремистских организаций, в котором я оказался одним из тех политиков, которым на три года запрещено баллотироваться куда бы то ни было. В этом году введено понятие «дискредитации» вооруженных сил, которое также никак не раскрыто в законе, и это сознательное умолчание, сознательный пробел.
Такое законодательство, когда норма допускает и прямо предполагает неоднозначное, множественное и произвольное толкование, очень опасно. Это и есть законодательная основа для произвола. Нет правового раскрытия понятия дискредитация, как не было правового раскрытия понятия причастности.
В судах при рассмотрении ими дел по статье 20.3.3 отсутствует ключевая часть судебных решений – исследовательская, отсутствует анализ доказательств. Судьи не в состоянии произвести анализ того, чего нет; в отсутствие юридической определенности термина невозможно провести судебное исследование на предмет соответствия либо несоответствия этому термину. То есть неясно, как расценивать само содержание правонарушения. Женщина, которая вышла к Храму Христа Спасителя с листочком с Шестой заповедью «Не убий» как дискредитировала вооруженные силы? Как можно было подвести её действие, саму Шестую заповедь под понятие «дискредитация»? Но подвели.
В одном из моих дел присутствует заключение специалистов, которое от начала до конца является недостоверным ввиду отсутствия возможности подготовить любое достоверное заключение, поскольку нет раскрытия терминов в законодательстве. Всё это разрушает сами инструменты и институты: полицию, институт экспертизы, работу специалистов и самое главное – судебную власть.
Те политики, которые работают сейчас в России, — те оппозиция. Те, кто вне России, — те эмиграция. Эмиграция и оппозиция — это разные профессии. Оппозиция в любой ситуации борется за власть в той стране, где она живет. Люди, которые находятся в эмиграции, являются политиками, но не являются оппозицией, потому что оппозиция в изгнании звучит как оксюморон. Каждый принимает решения сам, лично. Я не брошу камень ни в кого из уехавших, но это право каждого – уехать или остаться.
Мы продолжаем заниматься оппозиционной политической работой в России. Для кого-то это выглядит дико. Да, я не могу выйти в эфир и произнести слово, которое запрещено в России, но я могу говорить те же самые мысли другими словами. Да, это тоже рискованно. Да, вернулось время эзопова языка: когда говоришь, все понимают, о чем, но стараешься не наступить на мину, потому что цели наступить на мину нет, цели взорваться нет, цели лишиться свободы нет.
Есть цель продолжать заниматься легальной политикой, поддерживать тех людей, кто живет здесь. Те политики, которые остались, несут миссию в глубоком смысле слова, не потому, что мы миссионеры, а потому, что нам нужно представлять людей, живущих здесь, их интересы, защищать их права. Мы защищаем людей самом фактом нашей публичной работы.
Политическое представительство заключается сейчас не в депутатском служении, а в публичном представлении политической позиции, которой придерживаются миллионы людей, но опасаются сказать об этом вслух. Так мы удерживаем территорию свободы в несвободной стране».
